Свет на исходе дня

Все было здесь тихо и неизменно — на поляне и в зарослях. Озираясь, он медленно обошел остров, но, как прежде, ничего не заметил.

2. Заходило солнце, когда Вербин возвращался в деревню. Всю обратную дорогу он думал о доме на болоте. Теперь он был уверен, что кто-то скрытно следил за ним в этом лесу, но кто, кому и зачем понадобилось это тайное соглядатайство, понять он не мог. Однажды, когда он заговорил об этом с бабой Стешей, она взволнованно воскликнула: «Чур!» — перекрестив себя и его и сказав: «Спаси господи!», поплевала назад через левое плечо. Она объяснила, что нечистая сила располагается у человека за спиной слева.

— Ты не ходи туда, грешно, — просяще обратилась баба Стеша к Вербину. — А коли надобно по службе, поешь перед тем чесноку и с собой возьми. Да иголку возьми или булавку, нечистые чесноку не любят и железа боятся, а пуще всего острого. Первый оберег — крест, только ты ведь не веришь. Можно еще кругом себя ножом по земле очертить, они в тот круг попасть не могут. Как встретишь, очерти сразу и чеснок укуси.

Он узнал, что межа в поле для нечистой силы запретное место, потому что проведена железом, что кочерга страшна для нечистых тем, что дружит с огнем, которого они боятся, — недаром на Купалу прыгают через костер; баба Стеша сказала, что в старые времена те, кто хотел увидеть домового, лешего или ведьм на шабаше, прятались за борону: видно, но безопасно.

Итак, заходило солнце, когда Вербин с болота возвращался в деревню. Он пересек луг, задворками направился к дому и уже вышел к огороду, когда услышал поблизости неуверенный стук топора. В соседнем дворе тучная, задыхающаяся старуха рубила дрова. Руки слушались ее плохо, немощные, соскальзывающие удары только щепили полено. Вербин остановился, не зная, как поступить — то ли предложить помощь, то ли идти дальше. В это время она подняла голову, он увидел ее лицо.

Он мог поклясться, что видел его ночью в окне соседнего дома вскоре после приезда, но сейчас оно не было похоже на маску, как тогда. Обычное лицо, бескровные губы, бледная кожа, пятна старческой пигментации… И только глаза выделялись на нем темным цветом и ясностью, в них было столько пристального внимания, что взгляд как бы имел вес и телесную плотность и был ощутим, как прикосновение руки.

— Помочь? — спросил Вербин.

— Помоги, коли не шутишь, — со скрытой насмешкой ответила старуха.

Он взял топор и быстро разрубил толстые поленья. Пока он работал, она стояла в стороне и смотрела на него, не отрываясь.

— Силой не обижен, — одобрительно, но все же, с какой-то усмешкой сказала она, когда он закончил. — Спасибо. Я б тут до вечера мыкалась. — Она нагнулась, чтобы собрать дрова.

— Я отнесу. — Он взял охапку поленьев и понес к дому.

Вспоминая позже эту минуту, Вербин решил, что нарубить дров он вызвался без задней мысли, но вот отнести дрова взялся с умыслом: как иначе попадешь в дом?

— Входи, — сказала старуха, открыв перед ним дверь.

Вербин шагнул через порог. Он увидел обычный деревенский дом, немного запущенный, но все же опрятный, и так же, как в доме, в котором он жил, пахло травами.

— Передохни, — сказала старуха, когда он свалил дрова. — Щас я квасу налью. Заодно и осмотришься. — Она глянула на него насмешливо и добавила: — Тебе ж интересно…

— Почему вы решили?

— А как же… Интересно, как ведьма живет. Небось полные уши наплели? — Она налила ему в чашку квасу.

— Вы действительно ведьма? — вежливо спросил он, садясь у стола.

— Быстрый, на ходу ловишь. — Она сдержанно помолчала и усмехнулась — с достоинством, чуть презрительно. — Глупые люди несут невесть что. Знаю больше, чем они, вот и чешут языки. Я их всех вижу. Сами в пакости, да в мерзости, да во лжи живут, а причину на стороне ищут: мол, вредит им кто-то. А кто вредит? Их черви изнутри точат, а они вокруг пялятся. В себя смотреть надо.

— Однако слог у вас книжный, — заметил Вербин.

— Читаю потому что. Грамотна и книги имею.

— Какие книги?

— Эко навострился! Разные книги.

— Можно посмотреть?

— Нельзя. Это книги особые, их смотреть не каждому можно. Заслужить надобно. Да что книги, своим умом жить надо, на то голова дана.

— Кем дана? — словно невзначай поинтересовался Вербин.

Но и тут она разгадала его, усмехнулась и осуждающе покачала головой.

— Все ловишь… Ты прямо спроси, если узнать хочешь, — сказала она раздраженно. — В бога я не верю. Ты ведь это хотел узнать?

— Да нет, я так, — смешался Вербин.

— Ты со мной не хитри, говори как есть. Меня и в деревне оттого не любят, что ни с кем не хитрю да ни под кого не подлаживаюсь. Слыхал, как меня кличут? Нет? Ну, так услышишь еще: старая Аглая — баба злая.

— Вы на самом деле злая?

— Доброта — она вроде глупости.

— А умным быть и добрым нельзя?

— Не видала. Бывает, почудится, а присмотришься — притворство. Ежели умный, то злой. А коли добрым кажется, значит, выгоду в том имеет.

Ему определенно было интересно с ней разговаривать. Неподдельный интерес у него вызывали ее суждения и откровенность; трудно было поверить, что в этой немощной, тучной деревенской старухе хранится такой острый и живой ум.