Свет на исходе дня

Первые дни баба Стеша молчала и чего-то ждала. Ее глаза, губы, лицо, даже спина выражали неодобрение, но по какой-то причине она удерживалась от слов. Может быть, она надеялась, что постояльцу надоест или он сам почувствует опасность. Но он каждый день, едва заходило солнце, отправлялся в соседний дом. В конце первой недели она сама обратилась к нему:

— Перенимаешь? Учит она тебя?

— Беседуем, интересно… — ответил он, улыбаясь.

— Учит, — кивнула она утвердительно и посмотрела на него с горечью. — А ты… как дитя малое, идешь, куда ведут. Она тебя от людей уводит. Грамотен, а неразумен. Это ведь незаметно, мало-помалу. Вроде интерес и беды пока большой нет, а ты сам не заметишь, как людям чужим станешь. Коготок увяз — всей птичке пропасть. Враг-то — он так и стережет, кого увести. — Она помолчала, потом сказала скорбно, но твердо: — Не могу я сложа руки сидеть, ты уж не обессудь, батюшка. Даром, что учен, а пути не видишь. Как в лесу глухом. А потом обернешься, ан поздно, назад дороги-то и нет. Душа у человека одна, беречь надобно. Враг хитрый, сам не поймешь, как себя потеряешь.

Для нее то, что он ходит в соседний дом, было настоящим горем. Он слушал ее снисходительно, как взрослый ребенка, хоть и скрывал улыбку, чтобы не обижать зря.

— Ничего, баба Стеша, не волнуйтесь, все будет в порядке, — попытался он ее успокоить, но, видно, без успеха: она ему больше не доверяла.

Однажды он обнаружил в одежде маленькую свернутую тряпицу, зашитую укромно в швы, от которой пахло травами.

— Баба Стеша, что это? — спросил Вербин.

Она посмотрела на него с явным сомнением — стоит ли говорить? — потом ответила все же:

— Крапива, чернобыльник, плакун…

Он стал ее расспрашивать, она нехотя отвечала, что травы эти охраняют человека от ведьм, особенно чернобыльник.

Важно было иметь их при себе всякий день, но пуще всего восемнадцатого января по старому стилю, тридцать первого по новому, в праздник всех ведьм. Хозяйка сказала, что на шабаше ведьмы поют четыре песни, знающие их могли приобрести богатство. Перед шабашем, сказала она, ведьмы варят в горшке известные травы, обыкновенно шалфей, руту, терлич — последний для превращения в животных.

— Баба Стеша, неужели вы верите? — спросил он с улыбкой.

— Я знаю, — ответила она, — потому и тревожусь.

Она снова повторила ему, что ведьмы, не передавшие своего умения кому-нибудь из людей, после смерти встают по ночам и бродят в поисках спящих живых людей, у которых они пьют кровь.

Итак, она вшила в швы его одежды крапиву, чернобыльник и плакун. Она объяснила, что трава прикрыт охраняет молодых на свадьбах, плакун и папоротник смиряют нечистую силу, одолень-трава развеивает зло и чары, а трава дрема наводит вещие сны.

С этого дня она подробно и с пристрастием расспрашивала его обо всем, что он слышал и видел в доме Аглаи. Он уходил туда на закате, возвращался поздним вечером и рассказывал обо всем.

Стоило ей узнать, что Аглая строит кому-то козни, баба Стеша тут же бралась за дело. Оттого она и расспрашивала подробно, чтобы знать, чем перебить. Против заговоров у нее были свои заговоры, против чужих трав — свои, собранные, как и должно, на Ивана Купала между заутреней и обедней с молитвой; рвать их следовало человеку без одежды, как родился, да одному, чтобы поблизости никого не было; прежде чем рвать, надобно было лечь ничком и попросить у земли благословения на сбор трав.

Она отменяла приворотные средства Аглаи, называемые в деревне люжбами или присушками, лишала силы отсушки на разлад мужа и жены, отводила болезни, следила, чтобы черный сглаз не коснулся скотины, чтобы коровы хорошо доились, земля родила, а собаки не бесились. Эта немощная и как будто бесплотная старуха была защитницей всей деревни, охраняла ее всю, каждый дом и людей, даже тех, кто ее не просил.

5. В последний день июня Вербин, как обычно, после заката отправился в соседний дом. На улице еще длился день, но окна были завешаны и в доме стоял полумрак. Вербин поздоровался, баба Аглая в ответ лишь кивнула сдержанно и, когда он сел, спросила в упор:

— Ты Старика знаешь?

— Какого? — удивился он.

— Надобно знать, — строго сказала она с неодобрением, как будто он не знал кого-то из близких родственников.

Она говорила о Старике как о хорошем знакомом. Он мог принимать разные виды, но обыкновенно это был коренастый, низкорослый мужик, в будни носивший короткий смурый зипун, а в праздники менявший его на синий кафтан с красным поясом, но всегда, даже в мороз, он ходил босой и без шапки.