Свет на исходе дня

— Ишь как… Старик — это домовой. Круто она за тебя взялась да хватко, всю науку передает. Видно, на свое место тебя метит. У самой страсть людей в страхе держать, и тебя к тому понукает. Кто в страхе, над тем она власть имеет. Аль тоже желаешь?

— Нет, — засмеялся Вербин, — мне только б меня не трогали.

— Смотри, власть — она человеку в сладость, на нее многие падки. Сам не заметишь, как в охоту войдешь.

— Не войду, — улыбнулся Вербин.

— Хочется Аглае верх иметь, а как? Не будут ее бояться — власти и нет. Оттого она и продала душу в молодости, чтобы все боялись ее. На власть многие зарятся. Тщатся, да не по всяк ум она. И то сказать — не умом держится.

— Чем же? — спросил Вербин. Он давно не слушал с таким интересом.

— У кого душа на добре не замешена да на добре не взошла, тому власть над людьми нипочем давать нельзя. Не оберешься горя-беды.

— Вы и меня к таким причисляете? — усмехнулся он снисходительно, с привычной иронией и как бы не всерьез, не придавая значения, но это была ложь — его ирония и снисходительность, он сам почувствовал, что это ложь, ложь и притворство, один вид, а на самом деле все было всерьез. — И меня?

— Меня, меня… — попеняла она с легкой досадой. — Все о себе… — Она вздохнула и посмотрела ему в лицо. — Ты человек не злой, да против зла руки не поднимешь. А такие еще страшней, они пособляют. Злой, он на виду, где ты смолчишь, вот он свое и возьмет.

Вербин не шевельнулся. Смотрел на нее и не двигался. Он понимал, что все, что бы он ни сказал, будет суесловие и никчемность. Внутри червоточила тревога, скреблась едва слышно, без боли, — на боль не было сил.

Он испытывал тошнотворную пустоту и усталость, но вместе с тем и какое-то болезненное облегчение, как сознавшийся преступник, — сейчас, здесь ему объявили приговор, и можно было наконец уйти, убраться и зализывать рану.

— Грех, — сказала баба Стеша в печали и как бы подводя всему итог. Она помолчала, вздохнула и заговорила вдруг другим, будничным голосом: — Ты знай, домовой зеркала не любит. Ты возьми себе махонькое или сколок какой, при себе держи, все ж защита. Сорок он тоже не любит, ни живых, ни мертвых, не в ладах они. В давние времена на конюшне сороку убитую вешали, чтоб он лошадей не портил. Так ты возьми себе перышко, я тебе дам.

И в третий раз поразился он в этот день: по-прежнему и несмотря ни на что ее заботила его безопасность. И хотя она предостерегала, а он не внял, баба Стеша старалась помочь ему и спасти.

Два дня ее не было видно, на третий она сама подошла к нему и протянула мятую, оплывшую свечу.

— Я ее под образами скатала. Стояла с ней в страстную пятницу, а в субботу и в воскресенье ходила с ней к заутренней. Сделала как положено. Возьми, ежели ее зажечь, домовик с места не тронется.

Вербин взял свечу. Он не посмел ни улыбнуться, ни отказаться — взял и кивнул в знак согласия.

Вечером он смотрел по телевизору хоккей, трансляция шла из Канады. Хозяйка неслышно ступала за его спиной, иногда останавливалась и смотрела на экран, где носились по полю игроки, сшибались, и дрались, и сломя голову, не жалея себя, кидались вперед.

Старуха безмолвно смотрела на экран. Чужие, далекие ей люди следили там за игрой, точно решалась их жизнь, обмирали и то и дело воздевали вверх руки и кричали, забыв обо всем. Баба Стеша как будто силилась понять все их заботы, горе и радость, лицо ее выражало усилие и немой вопрос.

— Баба Стеша, вы знаете, как передача идет? — спросил Вербин.

— Как?

— По спутнику, через космос… На весь мир.

— А-а… — покивала она.

— А вы говорите — ведьма, домовой… Время другое.

Она глянула на него и улыбнулась.

— Свет большой, все умещается. В одном человеке и то просторно как. Он тебе и умный, и глупый, и хитрость свою имеет, и рубашку отдаст… В человеке разное уживается, а уж на свете… Там тебе спутники, а тут… — Она вдруг умолкла и пристально посмотрела в окно.

— Что? — спросил Вербин.

— Почудилось, смотрит кто-то, — ответила она.

Он быстро приник к стеклу, отгородившись ладонями от света, но ничего не увидел. Тогда он вышел во двор и остановился, прислушиваясь. Беззвучно темнели немые дома. Деревня хранила тишину, лишь слабый шелест листьев доносился с деревьев. Вербин постоял и вернулся.

— Показалось, — сказал он.

Баба Стеша перекрестилась, потом задернула занавески и перекрестила их и окно.

— Может, и не показалось, — сказала она, думая о чем-то.

Вербин глянул на нее — она явно была озабочена — и стал смотреть на экран. В Канаде при ярком свете всех фонарей без устали носились по льду игроки в промокших от пота рубашках, на трибунах кричали зрители. Трансляция велась сразу на многие страны, мир действительно был большим.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1. Утром на другой день Вербина позвали в контору колонны — трест вызывал на связь. Возле конторы слонялись стайки деревенских собак, сквозь открытое окно доносились сменяющиеся голоса, треск, обрывки музыки: радист шарил стрелкой по шкале.