Свет на исходе дня

Родионов уже был на месте, оставалось несколько минут, но все молчали, и было видно — каждый готовится к худшему. Потом радист надел наушники, нашел нужную частоту, и вдруг сонливость его пропала, он встрепенулся, назвал позывные и повысил голос:

— Как слышите? Прием… — Он протянул Вербину телефонную трубку. — Управляющий…

— Алексей Михайлович, вы меня слышите? — донесся сквозь шум и треск далекий голос.

— Слышу, Максим Иванович, — Вербин напряг голос.

Федька, стоя в углу, напряженно смотрел Вербину в лицо; Родионов вдруг встал, прикрыл дверь и снова сел на место, он заметно волновался.

— Алексей Михайлович, как дела? — спросил управляющий.

— Нормально, работа идет.

Родионов внимательно слушал, на лице его, как и месяц назад, когда Вербин увидел его в кабинете управляющего, держалось выражение робости и тревоги, он всегда испытывал беспокойство, если о нем вспоминали в тресте; сейчас он смотрел Вербину в лицо, стараясь угадать, о чем идет речь.

— Алексей Михайлович, я получил письмо от бригадира Колыванова. Он пишет, что колонна не выполняет задание.

— Колонна работает. План выполняется, показатели хорошие.

— Да, но не там. Колыванов пишет, что работа идет на пойменных болотах и технику постоянно перегоняют с места на место.

— Максим Иванович, по проекту колонна должна сушить и низинные болота в пойме, и Марвинское болото. Очередность работ определяют сами строители, это их право.

— Какое там право! В пойме мы успеем, там много не возьмешь. А на Марвинском болоте и технику легче подогнать, и работать удобнее, а главное — выгоднее. Мы заинтересованы в Марвинском болоте.

— Местный колхоз просил осушить пойменные болота у реки, им там нужна земля под поливные огороды. Верховое болото они просили сохранить. Я изучил его: осушение может нарушить водный и биологический баланс.

Радист неожиданно щелкнул тумблером, голос управляющего донесся из динамика:

— Алексей Михайлович, вы меня удивляете! Производственные интересы треста требуют…

— Максим Иванович, колхоз направил обоснованные просьбы о пересмотре проекта.

— Тем более надо спешить! Мы заинтересованы именно в этом проекте. Вы меня слышите?

Родионов перевел взгляд с динамика на Вербина и ждал.

— Я спрашиваю: слышите?! — напористо повторил управляющий.

— Слышу, — ответил Вербин.

— Вам все понятно? Алло… Понятно?!

— Понятно, — сказал Вербин, испытывая досаду и в то же время скуку, злость и желание поскорее покончить со всем.

— Вот и прекрасно. Наверное, это Родионов воду мутит?

Начальник колонны, прищурившись, смотрел на Вербина и ждал, на лице его появилась усмешка.

— Алексей Михайлович, Родионов? — повторил вопрос управляющий.

Вербин повернул голову и, не отвечая, взглянул на Родионова. Тот снова усмехнулся, покивал понимающе и решительно взял трубку.

— Алло! Это я, Родионов! Я приказал начать с низинных болот в пойме реки. Приказ свой не отменю. И пока я начальник колонны, я никому не позволю вмешиваться. Хотите — увольняйте. Все! — С резким стуком он положил трубку.

— Конец связи, — сказал в микрофон радист и выключил рацию.

Было тихо. Федька понуро стоял в углу и жалобно смотрел на Родионова. Тот все еще стоял возле стола с рацией и выглядел усталым, словно после тяжелой работы. Постояв, он тяжело, как старик, побрел к двери, на пороге обернулся, и на лице его снова появилась кривая сожалеющая усмешка.

— Напрасно, Алексей Михайлович, вы думаете отмолчаться. Тут либо «за», либо «против». А середины нет. — Он вышел, прикрыв за собой дверь.

На улице возле конторы озабоченно сновали собаки, в траве рылись куры. На скамье под окном, застыв, сидел старик глухонемой; непонятно было, как он здесь оказался и что делал, — впрочем, он ничего не делал, просто неподвижно сидел с обычным отсутствующим видом.

«Пора», — подумал Вербин, имея в виду отъезд.

Он медленно брел по улице, вокруг было тихо и пусто, лишь в редком дворе можно было увидеть старика или старуху. Он подумал, что вся эта чужая и далекая от него жизнь, к которой он приблизился ненароком, с его отъездом снова канет в небытие, вернее, она будет продолжаться ровно столько, сколько нужно, чтобы стереться из памяти.

Он медленно шел, озираясь. Решив ехать, он вдруг все вокруг увидел другими глазами — издали, без привычки и неожиданно, как бы в последний раз.

Медленным шагом он дошел до леса, пересек край болота и вышел к оврагу, над которым висел узкий мостик. Снова, как прежде, он почувствовал чужое внимание, чей-то посторонний взгляд, но теперь это не имело значения: он уезжал, и все становилось прошлым. Он подумал, что не часто будет вспоминать этот лес, его странное свойство, неусыпное, пристальное внимание, ощущение чужих глаз — реже, реже, пока не забудет вовсе. И лес, стоящий сейчас вокруг, наполненный неумолчным живым шумом, простирающийся бескрайне, исполненный одушевленной, волнующей силы, исчезнет бесследно, как будто его и не было. Он перестанет существовать, потому что того, чего мы не помним, — нет.