Свет на исходе дня

Старик был бородат и космат, в меру сед и весь, даже на ладонях и подошвах, был покрыт мягким пухом; только лицо кругом глаз и носа оставалось голым. Следы волосатых подошв иногда находили зимой на снегу, а ночью со сна деревенские жители не раз чувствовали на лице или шее оглаживающую едва чью-то мохнатую теплую руку — так он гладил к прибыли и к добру, к беде же рука становилась шершава и холодна. Говорил Старик редко и был незлобив, но проказлив, полюбившемуся дому и человеку служил исправно, словно нанялся в кабалу. Хозяйничал он по ночам, иногда мог мелькнуть неразборчиво в сумерках, показаться пятном или мглистым сгустком, но чаще его слышали, чем видели: он шарил в темноте, шуршал, скрипел, иногда и стучал, но обычно возился тихо в подполье или на чердаке, в сенях, в чулане и, когда хозяева выходили на звук, стремглав прятался. Иногда он любил подвыть в трубу или в печь, изредка забавлялся тем, что среди ночи садился на спящего и сжимал ему грудь, отчего человеку снились кошмары. Случалось ему и выбраниться матерно — грубо и бесстыдно: выкрикнет глухим, сиплым, надтреснутым голосом — неразборчиво и как бы с разных сторон сразу.

— А теперь я тебе его покажу, — сказала Аглая.

— Как?! — не поверил Вербин.

Она достала горшок с густой темной жидкостью, от которой по всей избе разнесся сильный непонятный запах, и повела Вербина в хлев, где пахло сеном, навозом, а за дощатой перегородкой мерно жевала корова.

Сгорая от любопытства, Вербин стоял в полумраке, глаза его постепенно привыкли, сквозь щели проникал ясный свет раннего летнего вечера. Отчетливо помнился окрестный простор, открытые дали, а здесь было темно, тепло, душно, и густой сенной дух наполнял тесное помещение.

— Садись, — предложила Аглая.

Он сел на лежащую у стены колоду.

Его разбирал смех, хотя нельзя было подать виду. Он понимал нелепость происходящего: ироничный горожанин, инженер сидел в душном навозном хлеву и вместе с деревенской ведьмой вызывал неведомого Старика. Вербин представил лица своих знакомых, застань они его за этим занятием, и едва удержался, чтобы не засмеяться вслух.

— Хлебни, — баба Аглая протянула ему чашку.

Он взял ее в руки и поднес к носу — тяжелый запах кружил голову.

— Не отравлюсь? — спросил он с усмешкой.

— Живо! — повысила голос Аглая.

Вербин глотнул и почувствовал терпкую, вяжущую горечь.

— Что это? — спросил он, морщась.

— Узнаешь, — ответила Аглая, становясь у него за спиной.

Он почувствовал головокружение, его тело, колода, на которой он сидел, стены, крыша, полумрак, хлев и весь мир потеряли устойчивость, стали шаткими и зыбкими и утратили очертания и границы. В ушах держался легкий ровный звон.

— Запомни, — услышал Вербин над головой голос Аглаи. Голос был гулким, словно она говорила в трубу, и отдавал металлом. — Запомни. Должно взять травы плакуна, но не с черным корнем, как вся трава, а найти особую, с белым. Должно опоясаться шелковым поясом, и привесить ту траву на тот шелк. Должно смешать озими, взятые с трех полей, увязать узлом, а узел связать с головой змеи, которая должна висеть на гайтане вместо креста. Должно сорочку на ночь перенадеть на левую сторону, взять горшевик и ночью в хлеву завязать глаза им, сложенным вчетверо. Должно плотно затворить дверь и сказать: «Суседушко, домоседушко, раб к тебе идет, низко голову несет; не томи его напрасно, а заведи с ним приятство, покажись ему в своем облике, заведи с ним дружбу, сослужи легку службу». Запомнил?

— Запомнил, — ответил Вербин, испытывая слабость и головокружение. Ему показалась, что голос его прозвучал громогласно, на всю деревню.

— Запомни, — продолжала Аглая, — должно слова эти повторять до тех пор, пока не запоют петухи. Не покажется Старик, надобно повторить все в другую ночь, он упрямый. Услышав шорох, должно схватить одной рукой корень плакуна, а другой змеиную голову и держать крепко, что бы Старик ни делал. Тогда он покажется. Кто сделает все как надо, может просить Старика о чем хочет, запомни.

Все предметы вокруг меняли очертания. В глазах плыли пятна и полосы, свивались в размытые фигуры и снова расходились. Голова раскалывалась. Иногда безжалостный, ослепительный свет возникал в темном хлеву, и хотя Вербин понимал, что этого не может быть, он прикрывал глаза при вспышках. Временами ему казалось, что в углу кто-то стоит. Через несколько минут стало легче.

— Видел? — спросила Аглая, голос ее потерял гулкость и металл и был таким, как всегда.

— После такой отравы не то увидишь, — раздраженно ответил Вербин.

— Сам взялся, никто не неволил, — ответила Аглая спокойно. — Коли кто попросит свести со Стариком, сделаешь, как я говорила.

— Нет уж, сами! — возмутился Вербин. Он представил себя в этой роли и засмеялся. — Баба Аглая, вы ведь сами не верите…

— Другие верят, — с тем же спокойствием ответила она.

— А без этого пойла нельзя?

— Нельзя, — сказала Аглая кратко.

В этот вечер баба Стеша выслушала его внимательно и осуждающе покачала головой.