Свет на исходе дня

— Дарья апрель начинает, первое число. На Дарью прорубь темнеет. Алексей март заканчивает, тридцатое: В этот день вода с гор бежит и рыба после зимы просыпается.

— Неужели?! — поразился Вербин. — А перед Алексеем?

— Трофим, — ответила она спокойно, но нехотя.

— Трофим? — удивился Вербин. — Где-то я на днях уже слышал это имя. Ах, да!.. — Он осекся: это имя называла Аглая в заговоре-отсушке. И вдруг ему пришла в голову одна мысль. — Даша, у вас ведь есть знакомый с таким именем?

Она ответила не глядя на него и немного замкнуто:

— Есть.

— Значит, Трофим перед Алексеем? — улыбнулся Вербин. Даша не ответила, он почувствовал неуместность своей фразы и веселости тона. — Мы с вами рядом стоим, один день разделяет, — попытался он исправить ошибку, — тридцать первое только.

— Кирилл, — сказала Даша.

Это было непостижимо: Кириллом звали ее отца.

Они прошли несколько шагов, и вдруг Вербин остановился:

— А откуда вы знаете мое имя? Я вам не говорил.

— Знаю, — ответила она спокойно и замолчала, как будто прекратила разговор.

Они продолжали идти молча и медленно, лес окружал их со всех сторон и, казалось, чутко смотрит и ждет.

— Вы поедете скоро? — неожиданно спросила Даша.

— Да, хотел… — неопределенно ответил Вербин. — Пора.

— Завтра? — Она шла, не поворачивая головы, и как будто старалась не смотреть в его сторону.

— Не знаю. Наверное… Мне здесь уже делать нечего.

Она промолчала. Он сказал это не задумываясь, вне связи с ней, но, сказав, сразу понял, что говорить так не следовало: хоть не было никакой определенности, ничего явного, даже скрытого, но уже таилась для нее в этих словах неведомая обида.

Больше она ничего не спросила, они вообще не говорили на эту тему. Вербин стал расспрашивать ее о растениях и приметах погоды, они продолжали идти, беседуя о другом, но отголосок прежнего разговора всю дорогу витал где-то рядом. Вербину продолжало казаться, что все это уже было прежде, неизвестно когда, — размытая, едва различимая картинка из непонятной дали: просторный лес, пестрая, в пятнах света, тень, извилистая тропинка, солнечные блики, гомон птиц и голос, принадлежащий женщине с легкими светлыми волосами; картинка держалась невесомо на краю сознания, не прорезалась внятно, но и не исчезала.

3. На другой день, третьего июля, Вербин и Родионов с утра отправились на елани. Они прошли по гребню отвала свежего дренажного канала, наблюдая за работой. Рев моторов наполнял низкую местность, по всей пойме были видны работающие в излуках реки машины.

— Николай Петрович, может, стоит перебросить, пока не поздно? — спросил Вербин.

— Поздно. Да и потом я уже решился. Знаете, я человек… как бы это сказать… одним словом, не герой, железа во мне мало. Да и риска боюсь, дров страшусь наломать. Решаюсь я долго, мнусь, сомнения меня одолевают… Семь раз отмерю, а так и не отрежу. С духом собираюсь трудно, но если уж собрался, стараюсь не пятиться. Хуже нет — вперед дернуться, а потом назад. Если, конечно, ошибку не увидел. А здесь чем дальше, тем больше себя правым чувствую.

— Не боитесь? — спросил Вербин, посматривая вверх: небо вдали потемнело, край далекой тучи медленно полз в сторону реки.

— Как сказать… Боись не боись — назвался груздем… Я в общем не из тех, кто пан или пропал, да и грудь в крестах мне не нужна. Иной раз задумаешься: понятное дело, на рожон лезу, а что делать? Тут не о себе речь, да на всякий спотык соломы не напасешься. Приходится до конца свое гнуть. По собственному желанию я не уйду, а по статье, приказом вряд ли решатся, я в суд подам. На это они не пойдут — скандал… Опять же к проекту тогда повышенное внимание, а этого они не хотят. Так что шуму, я думаю, они не поднимут, но жать, понятно, будут. Нам бы только ответа дождаться, пересмотра…

Они вышли к краю пойменного болота, пионерное осушение здесь уже провели, вода опала, и дренажные экскаваторы рыли траншеи, укладывая на дно керамические дрены. Туча форсировала реку и неумолимо затягивала небо над прибрежными лугами, где работали крестьяне — издали были отчетливо заметны цветные платья и косынки.

— Надо уходить, сейчас дождь будет, — сказал Вербин.

— Вы идите, у меня еще дела здесь, — ответил Родионов и направился к рабочим, готовившим дрены к укладке.

Вербин пошел к лугу. Гул моторов за спиной удалялся и стихал. Болото кончилось, даже сквозь сапоги Вербин почувствовал проволочную жесткость свежей стерни. Послышались раскаты грома, упали первые капли.

«Теперь сорок дней будет лить», — подумал Вербин, ловя себя на мысли, что невольно уже верит в это. Как и баба Стеша, Даша оказалась права. Он ускорил шаги, капли посыпались чаще, дождь набирал силу. Возчики, сгребавшие конными граблями разметанные по лугу остатки сена, подняли зубья грабель и погнали лошадей вскачь. С визгом и смехом разбегались по копнам женщины. Вербин быстро шел под дождем, втянув голову в плечи.

— Эй, городской! — окликнул его из копны женский голос.

Варвара сидела, зарывшись глубоко в сено.

Вербин приблизился.