Свет на исходе дня

— Спешишь? Вон даже цветочки припас, — понимающе покивал Трофим. — А вот я ни разу не догадался. Красиво подступаешь, с умением.

— А вы следите, — с неодобрением отметил Вербин, и вдруг его осенила догадка: — Слушайте… вы следите?

— Много чести! — тракторист угрюмо усмехнулся. — Я по углам не хоронюсь. Я при всех могу посчитаться, открыто.

— Не дури, — примирительно сказал Вербин. — Я-то здесь при чем?

— Ты?! — закипая, с яростью спросил тракторист. — Ты?! — он продолжал сбивчиво. — А при том, что ты встрял между нами! Я жениться на ней хотел… Для меня судьба, а тебе игра. Что тебе наша жизнь?! Что ты в ней понимаешь?! Знаю я таких… Напустит туману: ах, я не такой, я другой, меня понять нужно… Понимаем! Головы морочите. А чуть что — в кусты! Что, приключений захотел?! Скучно стало?! Приехал, наследил и поехал себе?! — Он умолк, помолчал, потом вздохнул и сказал глухо: — Всё. Последний раз. Больше говорить не будем. — Трофим повернулся и тяжело, устало, горбясь как-то, пошел вдоль оврага, в лес.

Вербин постоял и побрел в другую сторону. От радостного нетерпения не осталось и следа, возбуждение его погасло. Он медленно брел по лесу, обнаружил в руке цветы — букет показался нелепым, он бросил его.

Он вяло брел, настроение было под стать дню. Он медленно дошел до кордона, еще издали сквозь кусты увидел Трофима и Дашу: тракторист что-то с жаром и в то же время просяще говорил, она молчала, опустив голову. Вербин пошел прочь.

Страха не было, он прислушался к себе и страха не обнаружил; угроза не испугала его, но неизбежно, сам собой, возник вопрос: зачем? До сих пор он не задавался этим вопросом, не задумывался, следовал за желанием, и все шло само собой, свободным ходом событий, а теперь он взглянул правде в глаза, и трезвый вопрос «зачем?» встал перед ним неодолимым препятствием — не перешагнуть, не обойти, — рос и увеличивался в размерах.

Он вспомнил Бочарова, их последний разговор, которому Вербин тогда не придал значения, но сейчас он вспомнил его отчетливо, каждое слово. «Неужели я уже не способен на страсть?» — подумал он с глухой горечью и сожалением, как будто огонь догорел и теперь предстояло доживать в холоде и мраке. Он сделал попытку разжечь в себе прежнее состояние возбуждения и азарта, но костер едва тлел и не хотел разгораться.

Под ногами зачмокал и пружинисто заходил мох, последние дожди наполнили его влагой, он, как губка, отдавал ее при каждом шаге и тут же всасывал обратно. Вербин не заметил, как оказался на болоте. Это оно распорядилось его временем, заставило приехать сюда, потом держало при себе — непонятная тайная сила исходила отсюда. Болото держало в своей власти многих людей — здесь и вдали, и даже он сам оказался зависимым от него.

2. После полудня распогодилось, пробилось солнце, июль взял свое. Вербин вернулся в деревню. По дороге его перехватил белобрысый Федька и от имени молодежи попросил починить клубный телевизор. «А то все мировые события мимо идут», — объяснил он серьезно, и Вербин пошел за ним.

— Я вижу, вы над ним изрядно потрудились, — сказал Вербин, открыв крышку. — Похоже, блины в нем жарили.

— Да каждый лезет, кому не лень, — смущенно объяснил Федька; было видно, он сам не раз выяснял с телевизором отношения.

Солнце успело подойти к закату, когда Вербин закончил ремонт.

— Можете смотреть все мировые события, — сказал он.

— Спасибо, — поблагодарил Федька. Неожиданно лицо его оживилось, а глаза заблестели. — А интересно, вот телевизор, весь мир можно увидеть, ракеты пускают, а у нас в деревне ведьма живет! — Он торжествующе посмотрел на Вербина, и его конопатое лицо светилось, точно наличие в деревне ведьмы было его заслугой.

— Чего ж ты радуешься? — спросил Вербин.

— А интересно! — весело засмеялся Федька. — Во жизнь! Интересно, да? — Его жег изнутри неукротимый интерес ко всему вокруг.

Вербин попытался и себя вспомнить таким — да было ли? — от того огня не осталось и пепла.

На земле действительно было много всего, этот конопатый доморощенный философ прав: на земле всему было место.

Покончив с ремонтом, Вербин отправился домой. На крыльце соседнего дома он увидел Аглаю, она сидела на ступеньках; несмотря на тепло, на ней была ватная душегрейка.

— Мимо ходить стал, — сказала она.

— Занят был, — ответил Вербин.

— Торопись, время подходит, неможется мне.

Она поджидала посетителей: по уговору к ней должны были привести горького пропойцу.

— От вина отваживать буду, — объяснила Аглая. — Зайди, они будут вскорости, поглядишь. — Она с трудом поднялась и тяжело прошла в дом. Вербин вошел следом. — Как живешь? — с одышкой спросила старуха.

— По-разному, — улыбнулся Вербин. — Ехать пора.

— Рано тебе ехать. С Дашкой-то как?

Вербин поморщился и не ответил.

— Видно, зазнобой стала, раз молчишь да нос воротишь, — усмехнулась Аглая. — Не ты первый. Иной упрашивает — сведи да сведи, а как дело сладишь, сам же меня сторонится.

— Я не просил, если помните, — насмешливо сказал Вербин.