Свет на исходе дня

— Не просил, да хотел, что лукавить… Речь не о том. То человек сам идет, а потом зверем смотрит. А ведь я как свела, так и разлучить могу, — глянула она с усмешкой. — Мне Трофим прошлый год подарки носил.

— Да? — удивился Вербин. — И что?

— Насчет Дарьи просил. Помогла я ему тогда. Может, и сладилось бы у них, коли б не ты. — Аглая посмотрела пытливо и спросила: — Видел его?

— Видел, — ответил Вербин.

— Чай, сердит? Больно уж по сердцу она ему. А ты дорогу перешел. Не боишься?

— Баба Аглая, вам-то какой интерес? Вы что думаете, без вас ничего не обойдется?

— Про то не знаю, что гадать. А руку я приложила, это я знаю. Аль не так?

Во дворе послышались шаги, сквозь окно Вербин увидел, как женщина ведет вялого, пошатывающегося мужчину.

— К вам идут, — сказал Вербин, уходя в чулан.

Курс лечения состоял в том, что Аглая продержала принесенную ей живую щуку двенадцать дней в вине, дождалась, пока рыба пустит слизь, и теперь поила настоем пропойцу, нашептывая: «Как щука не терпит вина, так не терпел бы его и ты, человек Василий».

Человек Василий вертел головой, отдувался, вздыхал, плевался, потом его вырвало, и он, утирая рот рукавом, повторял в великой досаде: «Пропади оно пропадом…»

Когда они ушли, Вербин вышел из чулана.

— Поможет? — спросил он.

— Ежели сам захочет, то поможет.

— Это он и без вас может. Вы тогда зачем?

— Поверит, что я отвела, сам удержится. Ты мне вот что скажи: видятся они?

— Кто? — удивился Вербин.

— Трофим с Дашкой.

— Не знаю, вам виднее. А вообще лучше бы вам не вмешиваться…

— Эх, ты! Не вмешиваться! — протянула она с обидой. — Я тебя как своего, а ты… Мне до них дела нет, из-за тебя взялась… — Она достала кусок солонины и кусок воска и забормотала: — Стану не благословясь, пойду не перекрестясь, из избы не дверьми, из ворот не в ворота; выйду подпольным бревном и дымным окном. В чистом поле река черна, на той реке черной ездят черт с чертовкой, да водяной с водяновкой, на одном челне не сидят и в одно весло не гребут, одной думы не думают и совет не советуют. Так бы и Дарья с Трофимом на одной лавке не сидели, в одно окно бы не глядели, одной бы думы не думали, одного бы совета не советовали. Собака бела, кошка сера — один змеиный дух, — Аглая трижды макнула воск в солонину. — Ключ и замок моим словам.

— Я пойду, — сказал Вербин, вставая.

— Иди, — согласилась она. — Скоро главное покажу.

— Неужели летать научите? — улыбнулся Вербин.

— Иди, — сказала Аглая строго, и он ушел.

3. С огорода в сумерках он видел какое-то движение на лугу, доносились отдаленные голоса, лай собак, смех. Задворками он приблизился к лугу: деревенские мальчишки и девчонки, подростки, парни и девушки, молодые женщины и мужчины, даже маленькие дети то и дело появлялись из темнеющего за лугом леса с охапками валежника. Все стаскивали его в большие кучи, которые разбросанно темнели на лугу, и бежали назад в лес. Иногда кто-то с треском выволакивал из кустов усохшее дерево или большую ветку сухостоя и радостно тащил за собой, пропахивая в стерне темный след. Все работали так азартно и весело, что безотчетно тянуло побежать к ним и заняться тем же. Он давно уже не умел так легко и безоглядно отдаться чему бы то ни было.

В светлых сумерках он стоял у кромки луга и смотрел издали. Казалось, вся деревня по неизвестной причине взялась неожиданно заготавливать хворост. Впрочем, какое значение имела причина, когда царило такое веселье и у всех разом было легко на душе, — ради одного этого стоило прибежать. Даже собаки, чувствуя общее оживление, скакали вокруг со звонким лаем. Весь луг, все свободное, открытое пространство над ним были наполнены громким гомоном голосов, смягченных расстоянием. Вербин стоял и смотрел издали: другая жизнь, которой он не знал, проходила сейчас на глазах, — он не мог принять в ней участия. Не то чтобы его не приняли, он сам не мог, не умел без оглядки и раздумий погрузиться в общее действие, раствориться до того, чтобы стать одним из всех, — к счастью или к сожалению. Не мог он, как все, легко и свободно погрузиться в эту жизнь и забыть в ней себя: он был посторонним.

Ему показалось, что в общей мельтешной беготне он заметил и Родионова, его низкорослую фигуру. Вместе со всеми начальник колонны тащил хворост, что-то кричал, спешил и смеялся, и было видно, как все прочие, распален многолюдной суетой. Он был здесь своим, одним из всех, в то время как Вербин стоял поодаль и смотрел со стороны.

Постояв, Вербин пошел домой. На кухне за столом сидел немой старик и ел. И, как раньше у Аглаи, он застыл, когда вошел Вербин, и сидел неподвижно, глядя перед собой.

— Ешь, что бросил, ешь, — сказала ему баба Стеша. — Чтой-то он тебя боится, — объяснила она Вербину. — Я иной раз думаю, он слышит, а говорить не говорит. Да поди разбери… Убогий. Бают, с ума тронут, а кто знает. Может, он себе на уме да поумнее многих. Может, понимает все, говорить не хочет. А может… Да мало ли, чужая жизнь потемки.

— Я смотрю, его здесь подкармливают, — заметил Вербин.