Свет на исходе дня

Щели в крыше посветлели, донеслись первые голоса ранних птиц. Усталость сморила их, они уснули и продолжали спать, когда вовсю разгорелся день. Солнце поднялось над лесом, нагрело воздух, душный полумрак чердака под ветхой крышей был во всех направлениях пронизан тонкими горящими иглами, в которых пыльно дымился воздух.

Настал высокий, ясный, просторный солнечный полдень, они все еще спали в своем укромном укрытии — вдали от всех и втайне.

7. Они проснулись, когда солнце стояло в зените. Душный, неподвижный, дурманящий зной висел под раскаленной крышей. Запах трав от жары сгустился настолько, что настоянный на нем воздух стал тягучим и клейким, его можно было мять, как глину.

Они проснулись оттого, что нечем было дышать, проснулись и удивились друг другу, — но легко, без удручающей тяжести похмелья.

Чердак вокруг был густо увешан вениками и пучками сухих трав, связками кореньев, от запаха кружилась голова. Здесь висели березовые почки, покрытые матовыми чешуйками и пахнущие смолистым бальзамом, листья вахты-травы, длинные жесткие стебли полевого хвоща, сильно и приятно пахнущий чебрец с длинными узкими листьями и маленькими сине-красными цветочками, желтые ароматные метелки бессмертника, желто-зеленые шишки хмеля, ветки череды, трава горицвет с узкими, похожими на укроп листьями и крупными золотистыми цветами, иван-да-марья, запах которой был слаб и нежен, ветки похожей на бруснику толокнянки, серая войлочная трава сушеница, корзинки пижмы, длинные стебельки пастушьей сумки с желтовато-белыми цветами, корни дягиля, лапчатки, называемой еще талганом или вязилем, чемерицы, девятисила… Даша называла ему все растения, которые росли в здешнем лесу и окрестных лугах.

Даже в полумраке было видно, какая у нее чистая и гладкая кожа, несмотря на духоту, от нее исходило ощущение свежести и опрятной прохлады. Вербин не удержался, поцеловал ее плечо, лотом лицо, губы, проснувшаяся страсть прервала рассказ.

Их обоих несла река. Они вместе кинулись в нее, их подхватило сильное течение, сопротивляться которому было невозможно. Поток топил их и выталкивал на поверхность, где они могли глотнуть воздуха, прежде чем снова проваливались, погружаясь с головой, они опускались на дно и вновь всплывали, возносясь на гребень волны.

Казалось, им не переплыть эту реку, другой берег не был виден — могло не хватить сердца. Умопомрачительный дух сухих трав кружил голову, забивал дыхание, путал мысли, — впрочем, какие мысли могли быть сейчас? — их подхватила последняя, самая высокая и сильная волна, взметнула вверх и изнемогающих выбросила на берег.

Не было сил шевельнуться, и, случись вдруг острая необходимость, крайняя надобность, пожар, к примеру, они сгорели бы заживо на месте.

Постепенно они пришли в себя и почувствовали голод, от которого в теле появилась легкость, а на душе стало весело, и появилась некая праздничность вокруг. Так же весело и легко они встали, покинули свое убежище, весело и легко расстались, хотя расставаться им не хотелось, но они понимали — это ненадолго: и он, и она уже испытывали нетерпение перед новой встречей.

Оставшись один, Вербин быстро направился в деревню. На ходу он запрокинул голову, у него зарябило в глазах: солнце играло в листьях, яркие, слепящие вспышки били сквозь просветы в лицо.

Снова, в который раз, ему показалось, что все это уже было когда-то, сейчас лишь повторялось прошлое — ослепительная солнечная рябь, веселый флирт света и тени, и он сам, запрокинувший голову, — было, было, не вспомнить когда. То ли было, то ли кажется.

Он вышел на косогор, сбежал вниз и резко остановился: перед ним лежал мостик, три бревна без перил, перекинутые над заросшим оврагом; снизу доносился плеск невидимого ручья.

Вербин стоял, глядя перед собой. Впереди никого не было, никто не стоял на дороге. Он почувствовал острую короткую радость и с легким сердцем пошел по мосту.

Часть четвертая АВГУСТ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1. В июле стояли долгие светлые дни. Даже частые дожди не омрачали их. Короткие дожди внезапно пробегали по земле, неожиданно обрывались, и земля быстро сохла на солнцепеке.

Вечерами подолгу пылал закат, медленно догорал, но не успевал погаснуть: вечерняя заря переходила в утреннюю.

В один из дней Вербин зашел в диспетчерскую колонны. Это была казенная комната с зарешеченным окном и обитой жестью дверью, в которой имелось запираемое изнутри оконце. Комната была увешана графиками и таблицами, на столе стояли телефонные аппараты местной связи, здесь же находились две коротковолновые радиостанции — «Полоса» и «Гроза», — на ночь их убирали в металлический ящик, под замок.

— Я хочу связаться с трестом, — сказал Вербин диспетчеру, который был еще и радистом.

Диспетчер улыбнулся и показал на картонку с надписью, сделанной черной тушью: «ПОСТОРОННИМ ВХОД ЗАПРЕЩЕН».

— Это и ко мне относится? — спросил Вербин.

— А вдруг у вас заграница на связи, — с улыбкой ответил диспетчер.

— Сообщу, как дела у нас на болоте.

— Может, это им позарез нужно…