Свет на исходе дня

Не было и намека угрозы в том, что он произнес, просто один человек спокойно, без лишних слов, известил другого о том, что ему предстоит. Обычно так сообщают о всяких привычных, житейских делах — рассудительно и без крика.

В кубрике стало неуютно. Точно тень смерти осенила всех разом и не ушла, затаилась рядом, дожидаясь своего часа, чтобы коснуться одного из них.

Мальчишка был способен на все. Жуть и оторопь брали от его холодного безразличия и обыденности, с которой он готов был идти до конца. Казалось, он равнодушен к тому, что с ним будет, во всяком случае, для него это не имело значения; было похоже, у него отсутствуют естественный инстинкт самосохранения и всякая забота о себе самом.

Сейчас он просто сказал, что собирается делать, как будто речь шла о покупке или сборах на танцы. И каждый поверил: это правда.

Серый усмехнулся, но все видели, ему не до смеха. Судя по всему, он тоже поверил.

После своих слов Жвахин встал и пробрался к двери; все в кубрике сторонились, давая ему дорогу. Он переступил через ноги Серого и вышел.

— Из молодых ранний, — покачал головой мастер добычи.

— Серый, оставь его, — посоветовал один из матросов. — Я видел, у него под матрацем нож разделочный, — указательными пальцами он показал на столе размер. — Полоснет ночью, проснуться не успеешь. — Матрос помолчал и добавил: — А ведь сможет.

Все покивали, соглашаясь.

— Серый, ты взрослый мужик, думать должен, — сказал механик, который был старше всех. — Это он не думает, у него еще мозгов нет. Такие самые опасные.

— Помню, у нас в Магадане такой пацан здорового мужика загнал. Тот ему подзатыльник дал, так сопляк на него из канистры бензином плеснул и с зажигалкой за ним гонялся. Насилу поймали.

Жвахин стоял на палубе, укрывшись за рубкой от ветра. Ноги еще дрожали, он сел, опершись спиной. Ни зги не было видно, кромешная чернота заполняла все пространство вокруг, и только огни на мачте — красный и белый — оповещали мир, что в темноте есть жизнь.

Жвахин задрал голову. Как пыльная светлая дорога тянулся с востока на запад Млечный Путь, в его зените, за Полярной звездой, ярко горели пять звезд Кассиопеи, среди которых выделялись Шаф и Шадор. Рядом к западу было видно созвездие Цефея, на востоке можно было увидеть висящие на одной прямой три звезды Ориона, а в созвездии Тельца отчетливой стрелой летели с запада на восток Плеяды.

Жвахин постоял, глядя вверх, и вошел в рубку. Внутри было темно, бледной зеленью, как аквариум, мерцал компас.

— Что у тебя с ним стряслось? — спросил капитан.

— Ничего, — ответил Жвахин.

— Он тебя обозвал? Не обращай внимания. А то знаешь, что он с тобой может сделать?

— Знаю, — кротко ответил Жвахин. — Я с ним тоже могу.

— Лучше участковому сказать.

— Нет, — ответил Жвахин, — я сам.

— Сам! — рассердился капитан. — Он не таких обламывал! Сам!.. От него даже здоровые мужики плакали. Сам ты покойником станешь! Сам… — Он помолчал и спросил: — Ты что, жить не хочешь?

— Хочу, — сказал Жвахин. — Он тоже хочет.

Капитан вздохнул и сокрушенно покачал головой:

— Откуда ты такой взялся?

Жвахин открыл дверь рубки и, задрав голову, постоял на мостике.

— Ты чего? — спросил капитан.

— Погода будет хорошая.

— Почему ты решил?

— Алькор виден, звезда такая.

Капитан помолчал и сказал:

— Странный ты какой-то…

Они тралили всю ночь. К утру ветер стих, море стало спокойным. Океан ровно и гладко пылал под солнцем, сверкал неподвижно до самого горизонта, неоглядная светлая равнина, ошеломительный простор на сколько хватало глаз.

Ранним утром они возвращались домой. В бухте от воды поднимался прозрачный пар, взбухал над гладью, сквозь туман на солнце розовели высокие дикие заиндевелые скалы; издали они казались невесомыми.

Жвахин пришел в общежитие и сразу лег спать. Вскоре пришел Серый; взял стул, подсел к его кровати. Жвахин открыл глаза и лежал не двигаясь. Серый с мрачной сонливостью сидел рядом, возвышаясь над ним, как гора. В комнате все проснулись и молча смотрели на них.

— Дай-ка ручку, — Серый протянул руку, похожую на большой совок.

Жвахин подал ему свою. Серый сжал ее и продолжал сжимать все сильнее; лицо Жвахина стало белым, но он не проронил ни слова.

Ему казалось, руку стянуло металлом. Серый давил, как мог, но Жвахин так ничего и не сказал.

— Терпеть умеешь, — сказал Серый, отпуская его.

Жвахин несколько раз сжал и разжал побелевшие пальцы.

— Потолкуем? — спросил Серый.

— Нечего нам толковать, — ответил Жвахин. — Не вяжись ко мне — и все.

— Понимаешь, дело не в том, как я тебя называю. Но ты передо мной сосунок, а я… — Закончить Серый не успел: Жвахин приподнялся и взмахнул рукой, Серый едва успел отклониться. — Лежи, лежи… — повторил он угрожающе и прижал Жвахина к постели. — Не заводи меня. А то я из тебя мелкий фарш сделаю.

— Делай, — согласился Жвахин. — Это твое личное дело.

— Может, тебе на другую посудину перейти? И комнату сменить?

— Сам меняй.

— Какой ты несговорчивый… — посетовал Серый. — Значит, ты меня пришить собираешься?

Жвахин молчал. Лежал неподвижно и смотрел на Серого.

— Собираешься? — повторил Серый.

— Ты знаешь, — ответил Жвахин.