Свет на исходе дня

В центре города, вблизи вокзала, у окон старого здания, в котором помещалось управление пароходства, в любое время дня стояли люди: за стеклами вывешивались сводки о движении судов, и можно было сразу узнать, где ваш родственник или знакомый — в Японии, в Канаде или на переходе между Сингапуром и Новой Зеландией.

Нигде на Дальнем Востоке люди не знали постоянства. Бессонно жили гавани и порты, приходили и уходили корабли, во всех направлениях шли потоки грузов — суда появлялись и исчезали за горизонтом, переменчив был океан, и не знающие оседлости люди в великом множестве перемещались с места на место. И потому всех здесь не покидало чувство безостановочного движения, перемен и непостоянства.

Лишь дом казался Жвахину верным, надежным прибежищем. У них родилась дочь. Вера взяла отпуск на год, Жвахин понял, что теперь спрос с него еще больше.

Впрочем, там, где касалось заработка, он всегда был впереди всех. В сезон он подряжался пилить дрова — купил по случаю бензопилу и допоздна работал по дворам. Жвахин часто ездил в тайгу, ставил обок дорог капканы, проверяя на обратном пути: иногда попадались колонок или куница — тоже приварок, лишняя копейка.

После родов Вера раздобрела, была теперь не тоненькая девушка — пышная женщина. Молодая здоровая женщина, шумная и веселая, ее голос и смех наполняли весь дом.

У нее в руках спорилось любое дело, она носилась по дому и двору, весело напевала и всегда казалась довольной. Но и на самом деле не было причин печалиться: дом есть, обуты, одеты, не голодают, и к тому же сама себе хозяйка… Да и с мужем ей повезло — самостоятельный.

Она ценила его удачу, добычливое везение, фарт и неуемность. Он не сидел без дела, как другие, не околачивался у пивной, не тратил попусту время — без устали искал заработок, искал и находил.

В этом деле у него был особый нюх. Жвахин перехватывал грузы и пассажиров, рыскал на машине по всем дорогам, подъезжал к вокзалам, рынкам, мебельным магазинам, ловил подряды на пилку дров, — он был первым везде, где пахло деньгами.

Обычно Жвахин работал без помощников. Он вообще старался обходиться один, ни с кем не любил делиться. Чаще всего машина нужна была тем, кто строил дома, дачи или гаражи. Жвахин мог в одиночку загрузить кузов камнем или мешками с цементом, вручную, лопатой, грузил песок и щебенку, — в работе он, словно в драке, впадал в ярость, пока не закончит, не разогнется.

И он по-прежнему считал — людей вокруг много, но каждый сам по себе, сам за себя.

К сорока годам он изменился мало. Только сивых ниток в темных, коротко стриженных волосах стало больше да морщин прибавилось, а так ничего, слава богу, не жаловался. И силы пока хватало, не износился.

Жвахин не толстел, как многие из его сверстников, домашняя еда как бы не шла впрок, все дотла сжигали работа и нрав. Он все так же был сух, поджар, жилист, на смуглом лице выделялись напряженные светлые глаза, которые белели, когда он злился. Жесткая задубелая кожа обтягивала впалые щеки и костлявые скулы — резкие черты, ни следа добродушия, настороженность и в глубине холодная, сдерживаемая злость.

В сорок лет он, как раньше, работал на износ, себя не щадил, об отдыхе не думал.

Осень в тот год на Дальнем Востоке была теплая и сухая. Целые дни повсюду держалось ровное сонливое тепло, погожая ясность сохранялась над сушей и океаном. По всей причудливо изрезанной береговой линии от залива Чосанман до Охотского побережья океан пребывал в покое, слабая волна едва слышно касалась отвесных скал и бесшумно смачивала песок и камни на диких пляжах Японского моря.

Итак, осенью стояла хорошая погода. Самолеты исправно летали по всем направлениям, ни один рейс не был отменен по причине погоды. Большие и малые аэродромы принимали и отправляли всех желающих.

То была редкая удача. В краю, где расстояние меряется днями и неделями, дорог почти нет и можно подолгу без всякой надежды торчать на берегу в ожидании парохода, каждый день хорошей погоды был как подарок судьбы.

Солнце пригревало заросшие кедровым стланцем склоны Сихотэ-Алиня, в теплом воздухе неподвижно стояли низкие, корявые, сучковатые японские сосны и высокие маньчжурские кедры, а воздух был так прозрачен и чист, что с перевалов полуострова Муравьева можно было увидеть сразу два океанских залива — с одной стороны Амурский, с другой — Уссурийский, разделенные огромным пространством гор и тайги.

Жвахин гнал по шоссе из Владивостока в Находку. Он спешил, чтобы сдать груз до темноты, успеет — выгадает день, завтра можно будет поработать на себя.

Машина легко разматывала плавные серпантины, на обочине попадались каменные пирамиды с укрепленными в них рулевыми баранками — памятники погибшим на этой дороге шоферам.

В последние дни он мало спал. Везло с погодой, нельзя было упускать время: тем, кто строился, каждый погожий день в эту пору был как находка.

На основной работе Жвахин выгадывал где мог: помогал грузчикам, превышал скорость, без очереди проскакивал на погрузку-разгрузку, чтобы раз-другой обернуться и для себя.