Свет на исходе дня

Жвахин не поверил глазам: океан распахнулся весь сразу, целиком, неоглядная светлая равнина, открытый простор, заполненный светом.

Горные цепи Сихотэ-Алиня тянулись из глубины материка и не снижаясь отвесно рушились в океан.

Слева лежала вся земля, Азия и Европа, вся суша на западе до побережья Атлантики.

Справа просторно открывался Тихий океан — вода до берегов Америки.

Самолет невесомо скользил по узкой кромке между материком и океаном. Далеко внизу бесконечной белой полосой, повторяющей очертания побережья, тянулся прибой — океан мерно накатывался на материк и без устали бил, бил в береговые скалы. Самолет, как крохотный комарик, потерявшийся высоко над землей, упрямо стриг необъятное пространство.

Они подлетели к горнорудному городку, самолет кругами привычно стал ввинчиваться в узкую долину среди гор, в которой, словно на дне колодца, были рассыпаны дома.

На дороге Жвахин поймал попутную машину. Был третий час пополудни, когда он приехал в поселок. Жители узнавали его, здоровались, но он никого не узнавал — впервые видел.

Жвахин сразу отправился к Маше. Еще у ворот он понял, что в доме никого нет. Дом оказался таким, каким он себе его представлял: высокий каменный подклет, толстые бревна… Дом мог выдержать ураганы и землетрясения — любые стихийные бедствия, одного он не мог вынести — пустоты.

Жвахин обошел дом вокруг. Окна были наглухо закрыты ставнями, внутри держалась такая твердая тишина, что было понятно — дом оставлен. Какая-то обреченность бросалась в глаза — запустение уже обозначилось явно.

Жвахин торопливо направился к тетке. Ксения копалась в грядках, она выпрямилась, держа вразлет испачканные землей руки; он увидел испуг на ее лице, напряженное внимание, она пристально всматривалась в его глаза.

— Коля… неужели? — спросила она с тревогой.

— Нормально, уже работаю, — улыбнулся Жвахин и увидел, как ее лицо искривилось и сморщилось в беззвучном плаче.

Она ткнулась лицом ему в грудь, тряслась и вздрагивала маленьким, сухим старческим телом. Позже она успокоилась, улыбнулась сквозь слезы и, глотая их, спросила:

— Вылечили тебя?

Жвахин кивнул. Ксения недоверчиво глянула на его глаза, вздохнула глубоко, осаживая последние всплески плача.

— Ну и слава богу! Не думала, что такое возможно, да ошиблась, к счастью. Надо забыть теперь, как дурной сон. — Она помолчала и спросила как бы с опаской, словно робела, но не могла не спросить: — Ты… вернулся домой?

Жвахин молча покачал головой. Ксения всплеснула руками:

— Как?! Да ты что?! Я тебе и раньше говорила, что ты глупо поступил, а теперь что же? Ты же сам говорил: «Поправлюсь — вернусь!»

— Я не мог пока, — хмуро ответил Жвахин.

— Как это «не мог»?! Как это «не мог»?! — выкрикнула она, повышая голос. — Нет, я решительно не понимаю! Я отказываюсь понимать!

— Тетя, не надо, — тихо и, похоже, устало попросил Жвахин. — Мне нужно Машу увидеть.

— Да при чем здесь… — быстро начала тетка и осеклась, словно на бегу уткнулась в преграду.

Она стояла в каком-то оцепенении, погруженная в мысли, и кивала едва заметно — то ли своим мыслям, то ли его словам.

Ксения долго не двигалась, будто оглушенная открывшейся в подробностях картиной его нынешней жизни, потом направилась в дом. Жвахин пошел следом.

— Она теперь на рыбокомбинате работает, — сказала Ксения. — В разделочном цехе. В общежитие перешла, чтобы не ходить каждый день. Ну, и… не так одиноко все же.

— Я пойду к ней, — сказал Жвахин.

— Сейчас? — спросила Ксения, будто согласилась, что ему невозможно без этой встречи. Она подождала и каким-то странным, неподвижным голосом, глядя с отсутствующим видом в сторону, спросила: — Ты остаться с ней хочешь?

— Не знаю, — ответил Жвахин без особого желания.

— Неужели ты… — начала Ксения, глядя на него с недоверием, но Жвахин перебил жестко:

— Я сказал — не знаю!

Ксения умолкла, отошла в сторону и стала мыть руки. Лишь раз она произнесла в пространство, ни к кому не обращаясь:

— Остаться из благодарности… — она с сомнением покачала головой. — Будет плохо и ей, и тебе.

Лицо ее было грустным, ей казалось, что доля вины за происходящее падает и на нее.

— Ты, наверное, есть хочешь? — спросила Ксения.

— После, — ответил Жвахин, уходя.

Быстрым шагом он добрался до комбината, расположенного в пяти километрах, на берегу закрытой бухты, куда впадала сбегающая с гор река. Жвахин вспомнил, как он работал здесь когда-то, плавал на сейнере и жил в общежитии.

Еще издали он почувствовал приторный запах древесного дыма и коптящейся рыбы; по мере того, как Жвахин приближался, запах усиливался.

У открытых ворот сидела старуха вахтер, сквозь распахнутые створки в глубине двора были видны длинные навесы, под которыми висели большие связки вяленых морских окуней и горбуш.

Жвахин объяснил старухе, что ему нужно, но она его не пустила, а велела позвонить из проходной в цех.

Он позвонил, спросил Машу и услышал, как мужской голос послал кого-то за ней; Жвахин держал трубку, чувствуя, как частит сердце, — никогда с ним подобного не было, а сейчас он ничего не мог с собой поделать и волновался, как мальчик.