Свет на исходе дня

Из трубки доносились голоса спорящих людей, потом он услышал приближающиеся по каменному полу быстрые звонкие шаги, и слегка запыхавшийся голос сказал.

— Я слушаю…

— Маша, это я, — медленно, с ощутимым трудом произнес Жвахин.

Она ничего не ответила, должно быть, обмерла от внезапного испуга, и, пока справлялась с собой, они молчали.

— Где вы? — спросила она наконец, хотя было понятно, что он здесь, где-то рядом, если звонит по внутреннему телефону.

— На проходной, — ответил Жвахин.

Они молчали, потому что говорить было не о чем — все ясно, она должна выйти.

— Как ваше здоровье? — спросила она с усилием и в то же время каким-то странным, костяным голосом.

— Нормально. Я хочу тебя видеть.

Маша не ответила, он слышал в трубке отдаленные шаги и голоса и напомнил о себе:

— Маша…

— Я слышу, — отозвалась она и сказала: — Николай Сергеевич, вы подождите, скоро смена кончится. Только знаете что… Я к вам сама подойду. Мне решиться надо. Мы из ворот все вместе пойдем, вы в сторонке постойте… Смогу — подойду, а нет… вы простите меня тогда, не смогла, значит.

— Маша!

— Вы домой вернулись? — спросила она неожиданно.

— Нет. Мне с тобой поговорить надо. Я для этого прилетел.

Она долго молчала, он слышал ее дыхание.

— Николай Сергеевич, я вас об одном прошу… Не разыскивайте меня, если не подойду. Поезжайте спокойно. Вашей вины никакой нет, я одна так решила. И не казните себя, ничем вы мне не обязаны, это я вам должна.

— Маша, я буду тебя ждать, — сказал Жвахин. — Ты подойди.

— Я постараюсь, — ответила она тихо и положила трубку.

Жвахин вышел из проходной. Вдоль забора к берегу тянулся голый пустырь, покрытый высокой, жесткой, похожей на проволоку травой и камнями. Было тепло, солнечно, но океан волновался: с берега доносился гул прибоя, сопровождаемый в паузах рокотом камней, которые спадающая вода тащила в море. От ворот шла мощеная дорога, пересекала пустырь и становилась улицей, вдоль которой стояли каменные и тесовые дома.

Жвахин отошел от ворот и остановился на обочине дороги, где росли сучковатые, истерзанные частыми ветрами, корявые сосны.

Вскоре в воротах появились идущие поодиночке люди, потом их прибавилось, они изнутри подходили к воротам с разных сторон двора — множество женщин разного возраста, от молоденьких девушек, почти подростков, до старух; густая толпа заполнила весь створ ворот.

Они шли по дороге, Жвахин стоял на обочине, к нему были обращены все лица. Его внимательно рассматривали, оглядывали с ног до головы, появление незнакомого мужчины было здесь событием; его изучали с пристальным вниманием, беззастенчивым любопытством и неподдельным острым интересом.

— Эй, молодой, ты откуда такой красивый? — громко спросила одна из женщин.

— Поджидаешь кого аль так стоишь? — поинтересовалась другая.

— Бабоньки, это ж кому из нас так повезло?

— А может, он выбирает только?

— Эй красавец, меня выбери, не пожалеешь!

— Вон нас сколько, у него глаза разбежались!

— Заезжий, бери всех нас замуж, мы согласные!

— Он без дела стоит, а мы тут маемся неухоженные!

— Мужичок, нас в комнате четверо, пойдешь пятым?

— Да вы что, бабы, разве ж он петух или бык племенной?

— А что, мы не против… Красавец, пойдешь?

— Совсем, девки, вы стыд потеряли, — с укоризной заметила пожилая женщина.

— Потеряешь тут, на безрыбье, — ответили ей в толпе.

Мимо него текла шумная, многоликая, пестрая толпа. Над дорогой висел разноголосый гомон, смех, крики, частый стук шагов; все лица были обращены к нему, будто женщины для того и шли, чтобы взглянуть на него.

Он стоял на виду у всех. Женщины без умолку отпускали шутки, задирали его наперебой, громко, вызывающе смеялись, и хотя он не двигался и молчал, голоса и смех становились все громче, а шутки все более едкими.

Жвахин всматривался в толпу, пытаясь угадать Машу, но тщетно — лица сливались в сплошной поток, он успевал выхватить взглядом лишь некоторые из них.

Над дорогой клубилась пыль, поднятая сотнями ног. Толпа шумно и весело двигалась мимо, он ждал — взгляд беспомощно скользил по огромной разноликой массе, скользил и не мог задержаться.

Постепенно поток стал истощаться. Появились просветы, толпа стала редеть, распадаться, и наконец дорога опустела, только пыль медленно оседала на землю.

Жвахин сквозь ворота смотрел во двор — никто не показывался. Старуха вахтер, колченого ковыляя, закрыла створки. Жвахин понял, что ждать больше нечего.

Маша не подошла. Он представил, как она вместе со всеми идет в толпе мимо него, представил и понял, что не увидит ее. Можно было, конечно, кинуться в общежитие, отыскать, но не в этом, в конце концов, суть, не в этом суть: Маша не хотела, чтобы он видел ее.

Жвахин медленно побрел пустырем, дошел до берега и сел на камень. Тугие, скрученные в жгуты, высокие и крутые, сверкающие на солнце океанские валы, увенчанные белыми гребнями, один за другим тяжело и неудержимо катились к берегу, оглушительно падали на широкий каменистый пляж и разбивались вдребезги; длинная полоса прибоя кипела пеной, тянулась, окаймляя берег, в обе стороны и обрывалась у далеких мысов.