Свет на исходе дня

— Так ведь проект в городе составляют! — горячо сказал лесник. — Что им наша жизнь! Приедут на день-два, посмотрят и пишут: это — туда, то — сюда. И пустят все под бульдозер. А через год-два руками разводят, ошибка, мол, вышла, извините. Для них ошибка, а для нас… — Он умолк, помолчал тяжело и сказал угрюмо: — Из рук все валится. Вроде ни к чему теперь. Знаешь, Петрович, что я тебе скажу? Если тебя уберут, пиши пропало.

— Ну, почему… — вяло возразил Родионов.

— Болото нам без тебя не отстоять. Я тогда подамся отсюда. Нечего тут делать.

— А дом… хозяйство? — с какой-то виной спросил Родионов.

— Снявши голову, по волосам не плачут, — жестко усмехнулся Кирилл. — Брошу! Как узнаю, что тебя убрали, так и снимусь.

Они молча пили чай. Из дома вышла Даша и принялась развешивать для просушки пучки какой-то травы. Когда она поднимала руки, ее и без того короткое, почти детское платье задиралось, высоко открывая ноги. Лесник перехватил взгляд Вербина и сказал твердо:

— Дарья, иди в дом.

Она покорно прервала работу и ушла. Все посидели в тишине, потом Родионов встал:

— Спасибо за угощение, Кирилл, нам пора.

Вербин посмотрел на окна дома: створка одного из них была приоткрыта, он увидел в темной глубине комнаты Дашу, она неподвижно смотрела из полумрака во двор, — на мгновение они встретились взглядами, ее светлые глаза смотрели спокойно и серьезно. Вербин почувствовал смутное, глухое беспокойство, она не отвела глаз, он неловко отвернулся, пробормотал хозяину: «До свидания» — и, чувствуя на себе ее неотрывный, внимательный взгляд, пошел прочь.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1. На другой день Вербин проснулся от петушиного крика. Крик катился по деревне, приближался, пока не раздался совсем рядом, почти над ухом. За окном брезжил бледный, размытый свет. В третий раз за три дня Вербин вспомнил, где он; по ночам он продолжал существовать в привычной городской жизни, звонкий голос хозяйского петуха вернул его в деревенский дом.

Стараясь не шуметь, Вербин встал, но, оказалось, старался он напрасно, хозяйка и Родионов уже встали. Вербин умывался под рукомойником, когда с потрепанным детским портфелем из дома вышел Родионов.

— Николай Петрович, — Вербин стряхнул с рук капли и снял висевшее на гвозде полотенце, — надо начинать.

— Я приказ не отдам, — ответил Родионов спокойно, как будто всю ночь обдумывал эти слова.

— Почему? — спросил Вербин.

— Не хочу делать то, с чем я не согласен.

— Но ведь все уже решено.

— Без меня. А я не согласен.

— Вы понимаете, что это наивно? — Вербин вытер лицо и повесил полотенце на шею.

— Понимаю. Значит, я наивный человек.

— При чем здесь то, какой вы человек? У нас работа стоит!

Родионов опустил лицо и помолчал, обдумывая ответ. Потом посмотрел на Вербина.

— Знаете, Алексей Михайлович, — сказал он с какой-то горечью, — мы все люди. Можем ошибаться, можем совершать глупости, слабость проявить, всяко бывает… Но рано или поздно случается, что надо сказать «да» или «нет». Понимаете? Только «да» или «нет».

— Опять разговор на отвлеченные темы. Вы отказываетесь?

— Отказываюсь.

— Вы считаете, это что-то изменит? — с иронией спросил Вербин, заправляя рубаху в брюки.

— Не знаю. Но я не хочу быть соучастником.

— Ну что ж, мне придется, — сказал Вербин.

— А это уже ваше дело, — ответил Родионов и прошел мимо с потрепанным детским портфелем.

2. Спустя час Вербин стоял посреди плаца и по карте объяснял бригадам задания. Он видел в некоторых лицах хмурость и неодобрение, но не обращал внимания, это его не касалось. Правда, другие были довольны, но он не обращал внимания и на них: все, что от него требовалось, — это начать работу, за этим он и приехал. Если бы он приехал останавливать колонну, он вел бы себя точно так же, пусть даже вся колонна и сам Родионов хотели бы работать.

«Сегодня начинаем, завтра день для разгона, послезавтра я поеду», — думал он, раздавая задания. Окружавшая его толпа стала редеть, все направились к машинам, и вскоре один за другим взревели моторы, заволакивая дымом плац, на котором во всех направлениях происходило суетное движение: бегали с рейками нивелировщики, подсобные рабочие готовили дрены, носились с беспокойным лаем собаки и медленно, с лязгом и грохотом ползли, сотрясая землю, машины.

В стороне, у крайнего вагончика, держа потрепанный детский портфель, стоял Родионов. Рядом никого не было, он одиноко стоял на месте, и вид у него был горестный. Машины, переваливаясь, с ревом выбирались на проселочную дорогу, вытягивались в колонну и медленно тащились в сторону леса. Родионов обреченно смотрел на это неумолимое движение: колонна, грохоча, постепенно набирала скорость, как будто готовилась к атаке; в лице и фигуре Родионова читалась безысходность, несколько человек из числа его сторонников стояли поодаль и украдкой поглядывали на него, белобрысый парнишка сидел на крыше вагончика, свесив ноги, и смотрел вниз.