Тарзан — приемыш обезьяны

He saw that at one point the forest touched the village, and to this spot he made his way, lured by a fever of curiosity to behold animals of his own kind, and to learn more of their ways and view the strange lairs in which they lived.	За ними тянулись возделанные поля. В одном месте лес подходил к самому поселку. Заметя это, Тарзан направился туда, привлеченный каким-то лихорадочным любопытством.
His savage life among the fierce wild brutes of the jungle left no opening for any thought that these could be aught else than enemies.	Ему так хотелось посмотреть животных своей породы, узнать, как они живут, и взглянуть поближе на странные логовища, в которых они обитают.
Similarity of form led him into no erroneous conception of the welcome that would be accorded him should he be discovered by these, the first of his own kind he had ever seen.	Жизнь среди свирепых тварей леса невольно заставляла его видеть врагов в этих чернокожих существах. Хотя они и походили на него своим внешним видом, Тарзан нисколько не заблуждался относительно того, как встретят его эти первые виденные им люди, если откроют его.
Tarzan of the Apes was no sentimentalist.	Тарзан, приемыш обезьяны, отнюдь не страдал сентиментальностью.
He knew nothing of the brotherhood of man.	Он ничего не знал о. братстве людей.
All things outside his own tribe were his deadly enemies, with the few exceptions of which Tantor, the elephant, was a marked example.	Все, кто только не принадлежали к его племени, были его исконными врагами, с самыми лишь незначительными исключениями, вроде, например, слона Тантора.
And he realized all this without malice or hatred.	Он сознавал все это без злобы и ненависти.
To kill was the law of the wild world he knew.	Умерщвление -- закон того дикого мира, в котором он жил.
Few were his primitive pleasures, but the greatest of these was to hunt and kill, and so he accorded to others the right to cherish the same desires as he, even though he himself might be the object of their hunt.	Удовольствий в его первобытной жизни было мало, и самыми большими из них были охота и убийство. Но Тарзан и за другими признавал право иметь такие же удовольствия и желания, даже в том случае, если он сам становился предметом их посягательств.
His strange life had left him neither morose nor bloodthirsty.	Его странная жизнь не сделала его ни угрюмым, ни кровожадным.
That he joyed in killing, and that he killed with a joyous laugh upon his handsome lips betokened no innate cruelty.	То обстоятельство, что он убивал с радостным смехом, -- вовсе не доказывало его прирожденной жестокости.
He killed for food most often, but, being a man, he sometimes killed for pleasure, a thing which no other animal does; for it has remained for man alone among all creatures to kill senselessly and wantonly for the mere pleasure of inflicting suffering and death.	Чаще всего он убивал, чтобы добыть пищу. Правда, будучи человеком, он убивал иногда и для своего удовольствия, чего не делает никакое другое животное. Ведь из всех созданий в мире одному лишь человеку дано убивать бессмысленно, с наслаждением, только ради удовольствия причинить страдания и смерть.
And when he killed for revenge, or in self-defense, he did that also without hysteria, for it was a very businesslike proceeding which admitted of no levity.	Когда Тарзану приходилось убивать из мести или для самозащиты, он это делал спокойно, без угрызений совести. Это был простой деловой акт, отнюдь не допускавший легкомыслия.