The wise man grows happiness under his feet (СИ)

А ещё она прекрасно умела разбираться в человеческих чувствах. Голос Алекса во время звонка насторожил и обеспокоил её — она поняла, что мальчик едет к ней не просто так.

Поэтому когда он позвонил в дверь, на кухонном столе уже грудой лежали в тарелке куски яблочной шарлотки, рядом стояло большое блюдо со свежими горячими вафлями, политыми сиропом, а в кофе-машине готовился настоящий горячий шоколад. Маргарет была уверена, что все душевные драмы и сильные переживания надо лечить вкусностями, и была права. С её собственными детьми это всегда помогало, особенно когда они были маленькие.

Да и Алекс, ещё из коридора учуяв букет ароматов, прямо засиял. И Маргарет, и её уютный дом обладали удивительной способностью поднимать настроение, на какой бы отметке ниже нуля оно ни находилось. Да и Бинки, бабушкин тибетский терьерчик, радостно круживший вокруг, повизгивая и виляя кудлатым хвостом, оказывал нужное воздействие — присев рядом с ним на корточки и зарывшись руками в его мягкую шерсть, Алекс почувствовал, как вся усталость, боль и безысходность утекают сквозь пальцы.

— Проходи, детка, — Маргарет обняла Алекса за плечи, когда он поднялся с корточек, и повела на кухню.

Она заставила его надеть тапки, но это, пожалуй, было не обязательно — пол у неё был чист, а Алекс любил ходить босиком. Поэтому, сев за деревянный овальный стол у окошка, он сразу скинул тапки.

Ему было немного непривычно в такой крохотной кухоньке. В приюте кухни он вообще не видел, но столовая была большая, и в ней стояло много столов и столиков, так что все ребята могли есть в одну смену. У Мэтта кухня была оформлена по последнему слову хай-тека, а значит, была просторна и не пестрила деталями. Прямые линии, строгость и непритязательность.

У Маргарет же одних керамических горшков и горшочков на полках было штук двадцать. Хоть и маленькая, кухня имела два окна — старинных, деревянных, не имеющих никаких занавесок. Около одного окна стоял обеденный стол, за которым Алекс и сидел, около второго стояли вплотную друг к другу две кухонные тумбы с ящичками. На тумбах теснились тостер, микроволновка, кофе-машина и довольно большая кадка с каким-то растением, а над ними, справа от окна, уходя за холодильник, были прикреплены бесчисленные полочки с тарелками, блюдцами, чашками и стаканами. У Мэтта на кухне все шкафы были закрытые, и посуды видно не было. У Маргарет, хоть приборы и стояли на виду, ощущения бардака не появлялось. Даже прикреплённая к холодильнику магнитная полка, заставленная специями, даже подвешенная над вторым окном связка чеснока — всё не просто не создавало впечатления беспорядка, а наоборот, придавало какой-то уют. На этой самой кухоньке маленькие Мэтт и Экси завтракали перед школой.

От этой мысли, кстати, у Алекса почему-то потеплело на душе. Он, хоть и побаивался теперь бывать рядом с Мэттом, даже побаивался думать о нём, вдруг ощутил странное спокойствие и умиротворение.

Ведь он попал в то место, где этот красивый, умный, успешный мужчина становился собой. В то место, где он был младенцем, ребёнком, подростком, в той кухне, где, может быть, делал допоздна уроки. В той самой кухне, где он ругался с Маргарет, когда она продала его мотоцикл. Ему было семнадцать, и отец подарил ему байк на день рождения, хоть Маргарет и была против. Мэтт на второй же неделе разбился и сломал два ребра, а когда его выписали из больницы, узнал, что мать уже продала мотоцикл. Вскоре они, разумеется, помирились, и инцидент был забыт.

Алексу на этой кухне припоминались почему-то именно такие уютные, смешные и весёлые истории, которые он слышал и от Мэтта, и от Экси, и от самой Маргарет.

Стоящие на столе тарелки со сладостями оказались только половиной того, что наготовила Маргарет к приезду своего любимого птенчика. Из холодильника появились шоколадно-банановый торт, фруктовый салат и блюдо, которое Маргарет назвала странным русским словом «драники». Алекс с ужасом оглядывал всё это изобилие и прикидывал, как бы ему не умереть от такого количества сладкого.

— Ты думаешь, я худой? — спросил он, ещё раз оглядывая ломящийся стол.

— Нет, но ты грустный. А от грусти лучшее средство — сладости. Уж ты мне поверь.

Поверить, почему-то, очень захотелось, и Алекс без лишних слов принялся уминать вперемежку вафли, торт, «драники», оказавшиеся солёными, запивая всё это горячим шоколадом. Через десять минут некультурного жранья руками он откинулся на спинку стула и почувствовал, что ему в самом деле лучше. Он уже понял, что разговора с проницательной Маргарет не избежать, и пытался сообразить, что лучше — наврать, или сказать правду.