«Любовь, которую можно перепутать с ненавистью». Маргарет помнила эти слова, они были цитатой то ли из какой-то книжки, то ли из фильма. Однако слово «ненависть» хлестнуло её: ненависть в голосе, когда мальчик говорил о мэттовых любовниках, ненависть, которую можно перепутать с любовью. Глаза Алекса загорелись по настоящему, когда они заговорили о Мэтте. Безумная догадка, сначала показавшаяся бредом, постепенно находила всё больше и больше подтверждений. Маргарет содрогнулась при мысли о том, во что могут вылиться эти чувства, которые она умудрилась рассмотреть за ложью.
— Алекс, — её голос прозвучал мягко, так, чтобы сразу стало понятно — она не осудит. — Ведь нет никакой Эмили. Я права?
Алекс, не сумевший распознать интонацию, вздрогнул и отвёл взгляд. Мир перед ним крошился и рушился, который раз за это чёртово лето. Кровь схлынула с его лица, губы побелели, и он смог только кивнуть.
Он не смотрел на Маргарет, боясь, что она скажет, что подумает, как поведёт себя. Он готов был провалиться сквозь землю. Страх, недоверие, отчаяние так смешались в его душе, что он не мог даже пошевельнуться, почти не дышал. Женщина, сидевшая рядом с ним, могла сейчас сделать с ним всё, что угодно. Приласкать и пожалеть. Ударить по лицу и выставить. Кричать на него и потрясать кулаками. Чёрт, даже позвонить Мэтту и рассказать ему всё.
Конечно, Алекс слишком плохо знал Маргарет — даже при том, что догадка её шокировала, в последнюю очередь она стала бы усугублять ситуацию скандалами, отчитывать, тем самым причиняя ещё более острую боль.
Она прожила на свете шестьдесят лет, и за её плечами было несколько искренних влюблённостей, семейная жизнь и тяжёлый развод с мужем. Она прекрасно знала, что такое безответная любовь, что значат слова «нет никакой надежды», как больно бывает иногда чувствовать собственное бессилие.
Она знала Мэтта как свои пять пальцев, и потому не обманывалась насчёт шансов Алекса. Какие-то жалкие пять процентов из сотни. Девяносто пять процентов абсолютной безысходности. Кажется, сам Алекс это прекрасно понимал и чувствовал, и от этого его было жалко вдвойне.
— Детка, — от этого слова он вздрогнул, будто его хлестнули бичом. — Расскажи мне.
Алекс только помотал головой, съёживаясь, и замер.
— Я не хочу давать тебе ложной надежды, — она погладила его по ссутуленной спине. — Тебе лучше… перебороть это чувство. Пережить его. Не видеться с ним каждый день. Хочешь, поживи пока у меня? А потом ты пойдёшь в школу, и…
— И что? — Алекс вскинулся и посмотрел на неё. — Тут же влюблюсь в кого-то другого? Отвлекусь, да? Не выйдет. Я знаю. Не говори, что я путаю любовь с благодарностью, что в таком возрасте и вообще любить нельзя, — Маргарет открыла рот, чтобы возразить, что такого она не говорила и уж точно так не считает, но он не дал ей вставить и слова. — Я сумел убедить себя, что это не любовь. Что я влюбился в первого, кто попался мне под руку, но это неправда. Он не просто нравится мне, это не детское желание испытать что-то новое. Я люблю его. Я люблю даже его недостатки. И его характер, и его привычки, и маленькие шрамы, которые остались у него ещё с юности — под бровью, на колене, чуть выше запястий и на большом пальце правой руки. Я… я…
Ему стоило большого труда удержать слёзы. Он вынужден был замолчать, снова поник, чувствуя, что его оставляют последние силы. Маргарет не перебивала его — он сам сказал всё, что могла сказать она. Он сам всё понимал. И даже несмотря на это не мог ничего сделать со своими чувствами.
— Прости, детка, я даже не знаю, что тебе посоветовать. Но ты, кажется, и сам понимаешь, что к чему.
— Я много об этом думал, — он кивнул.
— Мне бы хотелось сказать, что каждый — творец своей судьбы, но в твоей ситуации это неправда. На самом деле, я и вообще говорить о подобном с тобой не должна.
— Мне больше не с кем об этом поговорить.
— Да. Выслушай меня и постарайся запомнить мои слова. Не бывает так, чтобы шансов не было совсем, но в твоём случае их катастрофически мало. Затащить его в постель — вот здесь да, здесь шансов порядочно. Но ты не этого хочешь.
— Не этого, — согласился Алекс.
***
Они говорили ещё долго, несколько часов. Маргарет едва ли могла что-то посоветовать Алексу, но ему стало легче уже от того, что она его выслушала и утешила. Он говорил долго, взволнованно — и чувствовал, как напряжение спадает. Он успокоился настолько, что пробыл у неё до самого вечера: помог ей протереть полы, перемыл всю посуду и даже выгулял Бинки.
Мэтт всё же за ним приехал, но у обоих — у Алекса и Маргарет — хватило выдержки вести себя так, будто никакого разговора и не было. Мэтт ничего не заметил. Они полчаса пили чай втроём, и Алекс вёл себя совершенно естественно, даже весело и беззаботно. Маргарет молилась про себя, чтобы этой выдержки ему хватило хотя бы на пару дней, но её молитвы не были услышаны.
Оказавшись дома, Алекс ушёл к себе в комнату, отказавшись гулять с собакой, и решил сразу же лечь спать от греха подальше. Мэтт не должен, не должен был узнать о его чувствах.