Том 15 (XVII век)

В шестый день паки имъ пред королемъ, по обычаю, ставшим, вопроси португалской мудрецъ глаголя: «Кия две души прежде Адама сотворены?»

Брандебурской: «Истинну глаголеши, яко обоя нами видима — Еноха убо и Елиофамова».

Португалской: «Кто прежде Адама со брадою сотворен бе?»[1636]

Брандебурской: «По истинне той, иже стремителное паче нежели тихое и простое любитъ. И от рыбъ нецыи велегласие ихъ велми слышати любитъ, яко и близъ брега витати[1637] имъ».

Португалской: «Что от чего — курица ли от яйца или яйцо от курицы?»

Брандебурской: «Вемъ[1638], яко от исперва въ 5 день птицы сотворени и от нихъ нача плодитися яйца и, по обычаю, нача плод быти».

И паки, по обычаю им, королю поклонися и разыдошася.

В седмый день паки имъ пред королемъ, по обычаю, ставшимъ, вопроси его португалской мудрецъ рече: «Что есть в тебе и что у тебе и что с тобою?»

Брандебурской: «Имамъ в себе душу, и слово — у себе, и плоть — съ собою».

Португалской: «От чего сотворени птахи и звери?»

Брандебурской: «Птахи есть двояки, — едины от водъ, яко понырающия[1639] и в водах жити любящии, друзии[1640] же от воздуха, якоже летающии. Есть же нецыи[1641] от земли, — иже не могущии летати, яко зверие вси».

Португалской: «Кия[1642] птахи и звери во своихъ си началствующи и крольми зватися могутъ[1643]?»

Брандебурской: «Во птахах — высокопарный орелъ, во зверях же — жестокий и несклонный[1644] от гнева левъ, в рыбах снедаемыхъ[1645] — самоубиваемая белуга, въ неснедаемыхъ и змиина прирожения — великий китъ, именитый[1646] же и притворный во слезахъ коркодилъ».

И паки, по обычаю, разыдутся.

Король же повеле брандебуръскаго мудрец отпустити, своего же удержати. И вопроси его: «Что ти ся мнитъ[1647] о мудреце семъ — егда благоразуменъ[1648] есть или неразуменъ?»

И рече ему мудрецъ: «Мню, яко не точию въ Португалской и во окрестных королевствахъ, но и во многихъ далнихъ градехъ такова мудреца не точию несть, но и не бывало и не слышано!»

Король же рече къ мудрецу: «7 дней беседе бывши немой и глаголанной, и на кииждо день по три вопроса твоих к нему слышано. Во всехъ же разумности отвеща. Аще и в немовныхъ твоихъ вопросехъ не тако онъ но ни весма свойственно[1649] отвеща тебе, но обаче[1650] тобою нигде не обличен, и сего ради совершенъ во ответех и благъ и искусенъ являшеся». Показа же ему и написание ответовъ его. И протче разумети, яко ни мало своиственъно вопросомъ его[1651], похулив[1652] убо его и весма недостаточна в разуме нарече[1653].

И рече х королю: «Веждь[1654], державный королю, яко отныне в малыхъ словесех онъ мною препренъ[1655] будетъ и уничиженъ, точию повели ми его в свой домъ часто призывати на обедъ, да тамо о всяких вещехъ и делехъ беседуя с нимъ, возмогу препрети его и уничижити».

И глагола ему король: «Мне же точию мнится, яко всяко ныне настоитъ ми время, еже прежде глаголанное свое исполнити слово, — еже дщерь свою тому обещалъ дати в жену к тому, бы моглъ немому ответ дати. И се ныне то збыстся. Всяко хощу дати дщерь свою за сына брандебурскаго короля».

Рече ему мудрецъ: «Державный королю, потерпи мало! Все твое слово на иномъ некоемъ исполнится».

Глагола ему король: «Аще надеешися препрети его, — твори, еже хощеши, и от моихъ королевскихъ обиходовъ взимая потребная. Егда ли препренъ тобою будетъ, ведый[1656], яко велми от мене пожалованъ будеши и честию великою почту тя, дшерь же моя паче всехъ дщерей царских и кралевскихъ славна будетъ».

Приимъ же мудрецъ от короля своего волю.

По некоемъ времяни посла к нему слугу своего, яко да обедает у него. Се же и бысть[1657]. Беседующама же има, по обычаю, по времени же рече к нему: «Чим тя, друже мой, имамъ потчивати, яко не имамъ многоразличныхъ ядей?»

Отвеща ему брандебурской мудрецъ, рече: «Предлагаемая намъ — ядимъ и, елико имам, темъ доволни будемъ».

Въскоре же господинъ дому повеле принести сосудъ вина, да пиют е[1658]Се же и бысть. Налиявъ чашу и держа в руце своей, и рече к мудрецу: «Повеждь ми[1659], друже, что есть: стоить море на пяти столбахъ[1660], близъ того моря стоит царь с царицею и на море смотрят. Царь рече: „Море — утеха моя!" Царица рече: „Море — погибель моя!"?»

Брандебурской: «Море убо не на пяти столпахъ, но на трех точию вижу, а еже царя и царицы речи: с вечера — веселие, с полунощи — сонъ, во утрии — болезнь».

И пивъ самъ португалской мудрецъ, поднесе же и брандебурскому. Той же, приимая, рече: «Приемлю, яко друга, боюся же, яко врага!»

Усумневся же португалской о словеси семъ[1661], и рече ему: «Единным хвалиши словомъ, а другимъ браниши?»

Отвеща ему: «Ни, не буди то![1662] Азъ о приемлемой чаши рекъ: приемлю, яко друга во утешение и веселие плоти своей, боюся же яко врага, да бы ми в пьянстве чимъ не погрешити предъ Богом, людемъ же добрымъ не досадити — вся бо сия случается от пияньства!»

Услышавъ сия, португалской мудрецъ преста от мнения[1663] и бе, якоже и прежде. И начаше купно с радостию обедати.