Утром, когда он выглядывал в окно, чёрный «патрол» был на месте, теперь же пропал. Наверное, его сменила какая-то новая машина. А может, он уехал за Кириллом… Во время короткой прогулки Лазарев пытался понять, не следит ли кто за ним. Ему показалось, что какой-то парень достаточно долго шёл за ним, но, возможно, тот просто шёл по своим делам — и когда Лазарев повернул обратно к своему двору, парень исчез.
Лазарев собирался заказать через сайт билет на автобус до Хельсинки. Он решил, пока гулял: придёт домой и закажет билет на послезавтра. А лучше вообще на завтра. Он и так протянул слишком долго. Он вообще не должен был сюда приезжать. Что он за дурак, что приехал?
Что толку в сотый раз повторять себе, что надо, а что не надо? Оторвать себя от Кирилла, от этой удобной квартиры, от этой удобной ситуации — вот что надо. Надо бежать и спасаться. Лазарев каждый день, даже каждый час думал об этом, собирался, но не мог себя заставить. Он хотел поговорить с Кириллом насчет возвращения в Москву — и что? Они подрались, потрахались и поговорили о каких-то левых людях.
И это всё бессмысленно. Он оттягивает расставание на день, на два, но этих дней остаётся всё меньше, и рано или поздно наступит тот, когда надо будет уехать. По-настоящему
Дома Лазарев открыл пару сайтов, где можно было посмотреть расписание и купить билеты, но в итоге ничего не заказал — решил позвонить родителям. Это тоже была необходимая вещь, но Лазарев прекрасно понимал, что расставляет приоритеты неверно, потому что опять тянет время, надеясь… Да ни на что не надеясь.
Неотвязное чувство к Кириллу покрывало его как липкая нефтяная плёнка, лишало воли, связывало, пропитывало. Но самое главное — не давало уйти.
Лазарев звонил через скайп, и на том конце трубку долго не брали. Наконец, ответила мать: оказалось, они все спали после обеда. Лазарев поспрашивал про погоду и про море, про то, чем они там занимаются и сколько ещё собираются прожить на даче, но потом пришлось всё же сказать то, для чего звонил:
— Мам, вы не возвращайтесь пока домой.
— Да мы до конца августа и не собирались…
— Нет, оставайтесь, сколько виза позволяет. Потом ведь можно там продлить? Или нет? Я с Юлей поговорю.
— А что такое, Ром? Что-то случилось? — мать сразу занервничала.
— У меня неприятности. Серьёзные. Не буду рассказывать, может, потом. Просто не возвращайтесь.
— Рома, ты что такое говоришь? Ты…
— Я по телефону всё равно рассказывать не стану. Я потом… В общем, оставайтесь там.
— Нет, как это так? Он ничего не объяснит, а мы, значит…
— Пожалуйста. Я не могу. Я просто не хочу, чтобы из-за моих неприятностей к вам кто-то приходил и… — Лазарев снова попросил: — Поживите там пока, ладно? Это очень серьёзно. Очень. Обещаешь?
— Ну, ты знаешь, как отец, он ведь упрётся.
— Я ещё позвоню. Потом, может быть, долго не буду звонить, на всякий случай… Вы не пугайтесь и не переживайте, я потом дам знать. Со мной всё будет хорошо, — про Илью Лазарев решил даже не упоминать, чтобы не расстраивать мать ещё больше. — Мне только надо будет какое-то время переждать.
Потом разговор пошёл по кругу, и Лазарев не знал, как его оборвать, переключить на что-то другое, потому что мать задавала всё те же вопросы, а он всё так же не мог ответить, что случилось и почему им пока опасно возвращаться в Россию. А потом вдруг это всплыло само собой. Тот самый вопрос.
— Мам, я тут у вас пока жил, книгу одну нашёл…
Мать удивлённо и терпеливо молчала, пока Лазарев пересказывал рассказ, который утром пересказал ему Кирилл.
— Я читала, помню, — потом ответила она.
— Что значит, что в лабиринте, который из одной прямой, заблудились философы?
— Тебе это зачем вдруг?
— Просто интересно. Что там такого?
— Это апория про Ахиллеса и черепаху. Всем понятно, что он её должен догнать, но если делить путь на всё уменьшающиеся отрезки, то в теории получается, что никак не догонит.
Когда разговор был закончен, Лазарев пошёл на кухню и снова открыл книгу. Он не знал названия рассказа, поэтому искать пришлось долго. На это раз он прочитал не только финал, но всю историю с самого начала, а последние строки — несколько раз.