Тропами Яношика

— Чего ж им бояться? — удивился высокий стройный верховинец с черным шрамом под самым глазом, которого все называли просто Верховиной, даже пели вслед известную песенку:

Верховина! Верховина! Подкарпатска Русь!
Там си жие, бражку пие подкарпатский рус…

На его вопрос Божена еще шире открыла свои большие голубые глаза:

— Как чего им бояться?! Ведь если гардисты узнают, что и здесь была листовка, то директору да и фарару влетит больше, чем нам.

— Они взяли с нас слово, что нигде об этом не скажем, — вмешалась Власта. — А когда со всеми поговорят, фарар поведет нас на исповедь, и там на кресте будем клятву давать самой божьей матери.

— Да я хоть черту клятву дам, только бы нас не трогали! — сказал друг Вацлава, стоявший у двери и переживавший за него.

Вацлав, который уже вышел из кабинета директора, подмигнул другу.

— Ничего, Иржи! Нажимай на них самих! Иди теперь ты. — И обратился к оставшимся ребятам: — Ну, так кого из вас не приняли?

— Меня, — признался мадьяр.

— Экзамены не сдал?

— К экзаменам меня даже не допустили.

— У него ведь отец шахтер! — сказал верховинец.

— Да? — Глаза Вацлава задорно загорелись. Он подошел к мадьяру и дружески подтолкнул его к двери. — Как только выйдет Иржи, твоя очередь. Входи и требуй. Слышишь? Не проси, а требуй принять тебя в семинарию! Они теперь на все из-за этой листовки пойдут…

Он оказался прав.

Вернулся мадьяр сияющий, возбужденный.

— Спасибо! Приняли! Ты гений, Вацлав!

Последним вызвали самого старшего среди новичков, Петраша Шагата, который по документам переходил из Бистрицкой семинарии в Братиславскую.

Пригладив пальцами зачесанные назад каштановые волосы, он направился в кабинет, стараясь, чтобы никто не заметил его волнения. Дело в том, что фарара, этого человека с рассеченной бровью, Петраш знал давно. И опасался, что тот его узнает. Бровь фарару рассек крестом приговоренный к расстрелу коммунист, которого служитель культа заставлял раскаяться и предать товарищей.

У неплотно прикрытой двери встал Богуш.

— Ты с Горегронья? — спросил Петраша директор, как в ванне утонувший в мягком кресле.

Петраш еще не успел ответить, как фарар, полулежавший в таком же кресле по другую сторону огромного письменного стола, спросил директора, когда поступили документы этого юноши и почему он его не помнит.

— Приняли мы его во втором потоке. А когда все ходили на исповедь, он болел, — пояснил директор. — Он сын фабриканта из Банска-Бистрицы. Их фабрику сожгли партизаны. Вся семья выехала оттуда.

— Подойди ближе! — строго сказал фарар, и правая, рассеченная бровь его шевельнулась, поползла вверх.

Юноша приблизился всего лишь на шаг. Остановился и цепкими серыми глазами стал посматривать исподлобья то на телефоны посреди стола, то на окно, то на дверь, в которой изнутри торчал огромный ключ.

— Почему ты не смотришь мне в глаза? — спросил фарар.

Он встал и сам подошел к юноше. Приблизил к нему свое лицо. Колючие серые брови его при этом опускались, хмурились, а шрам на брови надувался, краснел.

— Где я тебя видел раньше?

Петраш пожал плечами.

Директор следил за этим поединком, выронив из мундштука сигарету.

— Ты в концлагере под Бреславлем был? — задал новый вопрос фарар и тут же ответил на него утвердительно. — Тогда какой же ты сын фабриканта?

— Да! Был! — неожиданно для себя выкрикнул Петраш. — Да, я был в этой душегубке! И вы там были, божий слуга! Вы давали целовать крест тем, кого отправляли на виселицу или в печь! А я был среди тех, кого вешали да жгли…

Отворилась тяжелая дверь и вошел Богуш. Он повернул ключ, торчавший во внутреннем замке.

— Что это значит?! — опешил директор и потянулся к телефонной трубке.

— Сидеть! — сквозь стиснутые зубы приказал Петраш, вынимая из кармана маленький блестящий пистолет.

Рука директора так и застыла в воздухе. А фарар, отступив назад, плюхнулся в кресло так, что пружины заворчали, будто дворняжки. Теперь серые брови его нависли над самым носом, а шрам белой полосой протянулся через весь лоб.

— Петраш, не связывайся с ними. Запрем обоих, оборвем телефонные провода и уйдем, — сказал Богуш.

— Зачем же уходить? — возразил тот. — Мы еще не все сказали друг другу.

— Уходите! Я не буду звонить в полицию, — попросил умоляющим голосом директор.

— Клянусь вам! — подхватил фарар.

— Цену вашей клятвы мы знаем, — отрезал Петраш. — Вы должны нас обоих вывезти за город на своей автомашине.

— А за городом вы с нами ничего не сделаете? — боязливо спросил директор.

— Если не тронете нас, с вами тоже ничего не случится. Партизаны не обманывают!

Услышав такое, директор и фарар медленно, с вытаращенными глазами встали, как перед самым большим начальством.

— Если ты настоящий партизан, то мы… мы… — начал фарар.

— Отвезем, отвезем, конечно! — подхватил директор.

— Предупреждаю, под вашим сиденьем в машине мина, — приврал Петраш для острастки. — Если у шлагбаума вздумаете хоть мигнуть гардисту, все взлетим на воздух!

— Нет! Нет! — попятился директор.

А фарар пообещал:

— Что вы, пан, соудруг партизан! Мы будем тихо… Мы…