Тропами Яношика

Когда начало темнеть, в лесу за Вагом собрались вчерашние больные. Все, кроме Томчака и Яноша, были приятно удивлены, что среди них оказался и «глухонемой». Услышав его веселый рокочущий бас, санитар, который ушел из города со своими пациентами, долго не мог успокоиться.

— Ну, бетяр! Грдина!

Мельниченко хохотал, слыша далеко не синонимичные слова — проказник и герой. И все рассказывал, как ему иногда хотелось вмешаться в их спор о партизанах или событиях на фронте.

Сердобольный санитар часто посматривал на его забинтованную ногу.

— Надо было бы вам все же с недельку еще полежать. Идти по горам с такой ногой — это невероятно!

— За что же тогда вы меня назвали грдиной? — простодушно удивлялся Мельниченко. — Не будем терять времени! Итак, чем мы богаты?

— У нас есть три пистолета. — Томчак передал один пистолет Василию. — Две винтовки, десять гранат…

— И десять гранат не пустяк! — неожиданно пропел Василий от избытка чувств.

— Ано, десять гранат не пустяк! — закивал санитар.

Шли почти всю ночь.

Поняв, что Мельниченко неугомонный, Томчак и Янош придумывали всякие причины для вынужденного отдыха, чтобы облегчить ему путь. Но он рвался вперед и долго не хотел задерживаться на привалах.

Утром, обнаружив, что Василий натер костылями под мышкой, санитар обмотал их мягкой ветошью. Но через несколько километров трудной дороги по горам Мельниченко отбросил один костыль, решив, что это удобнее. Он то подбадривал отстающих, то мурлыкал песню, то что-нибудь рассказывал из своей жизни.

А пережил Василий за две тройки, как называл он свои тридцать три года, столько, что хватило бы на десятерых. Доводилось ему и выбираться из концлагеря, когда немцы в отместку за Сталинград стали всех поголовно расстреливать.

На вторые сутки отряд остановился на горе, с которой была видна деревушка. Двое сходили на разведку. Принесли много еды, а еще больше добрых вестей: узнали, что в селах уже говорят не просто о советских парашютистах, а называют имена командиров партизанских бригад — Величко, Егорова, Белика. Старик, с которым беседовали в селе разведчики, сказал, что вся Словакия теперь с надеждой смотрит на Прашиву.

— На Прашиву! — мечтательно сощурив глаза, прошептал Мельниченко.

Снова он отправился в путь, несмотря на кровоточащие мозоли на руках.

На Прашивой, где было людно, как в большой воинской части, готовящейся к походу, Василия Мельниченко встретили с объятиями. И тут его спутники окончательно убедились, с кем имели дело.

Они думали, что после такого мучительного перехода он надолго сляжет. Но уже утром увидели его возле армейской походной кухни с огромной черпалкой в руке.

— Говорил я вам, что картошку буду чистить, пока нога заживет! — сказал он.

В тот же день спутников Василия отправили, куда назначила их приемная комиссия.

ДРУЖБА ПРОВЕРЯЕТСЯ В БЕДЕ

Диверсионная группа Николая Прибуры вернулась с задания не в колибу, а к «партизанской мамочке», как теперь называли жену горара Фримля Ружену. На носилках принесли сюда в бессознательном состоянии раненного в ногу Ежо. Осмотрев рану, «партизанская мамочка» сказала, что может начаться гангрена, а лекарства у нее нет. Десантники Егорова своего мешка с медикаментами так и не нашли в горах — видно утонул в речке. Доктор Климаков сам одалживался у соседних партизан. Оставалось только пойти к бабичке Анке Эстовой, у которой свое, домашнее средство лучше аптечного.

От горарни до села, где жили Эстовы, было вдвое ближе, чем до партизанской санчасти. Конечно, идти туда не безопасно, зато там наверняка добудешь лекарство. Так рассуждал Рудольф, считая себя обязанным позаботиться о раненом товарище. И, отказавшись от обеда, взяв лишь кусок хлеба, он пошел напрямик, по горам, за лекарством.

…Неделю назад пан Шимон Черный получил важное и срочное задание: следить за каждым шагом бачи Эстова. Со стороны могло бы показаться странным, что новому директору школы, присланному вместо прежнего, объявленного государственным преступником, тайная полиция дает такие поручения. Но в том-то и дело, что он прежде всего был верным служакой полиции, а педагогической деятельностью только маскировался.

Рассуждая сам с собой, Черный удивлялся: и чего нашли подозрительного в этом старике Эстове?!. Летом пасет овец всей деревни, зимой лежит на печке, трубкой попыхивает, ну там сходит когда за дровами. Ни в какую политику бача, по мнению Черного, никогда и не вмешивался. Уж очень рассудительным человеком был, чтобы связаться с коммунистами.

Однако сам начальник областной жандармерии, минуя коменданта местной жандармской станицы, строго-настрого наказал Черному: следить за всеми, кто ходит к Эстову. Он и еще кое-что по секрету добавил насчет того, как себя вести при этом.

Черный был, пожалуй, самым послушным среди работников тайной полиции и нравился начальству больше всего тем, что никогда не задавал лишних вопросов: зачем да почему. Выполнял задание, тайно получал свои деньги и все.