Тропами Яношика

— Ну, хотя бы кузнец Янек. Теперь уже все знают, что он партизанам оружие ремонтировал. За этим делом его и поймали. Еще один старик, его недавно привели, шахтер.

— Какой шахтер?

— Совсем старый шахтер. Шел, говорят, к самому Сталину с письмом от всех рабочих нашего окреста. А его поймали.

— Откуда он, не знаешь?

— Не знаю. — Девушка вдруг встревожилась. — Яно, ты сам-то уходи поскорее! Вот я тебе дам марменцы, в дороге съешь. Уходи, а то еще и тебя поймают… Ты один пришел?

— Нет.

— А с кем?

— С тем русским.

— Николя? О-о, матка боска! Скорей же уходите! — схватив брата за рукав и увлекая его за собой, заторопилась Юста. — Они ищут его днем и ночью! О-о, если он еще с вами, я к вам тоже приду. Сделаю все, что смогу для Рудо, и приду. Уходи, Яно, уходи.

Прибуру Ян нашел неожиданно близко от дома. Тот стоял под деревом и дал о себе знать стуком палочки. Потом объяснил, почему оказался тут. Дело в том, что когда Ян пошел домой, следом за ним какой-то человек с пистолетом в руке стал подкрадываться к дверям. Пришлось стукнуть его прикладом автомата.

Только теперь Ян заметил убитого, в котором узнал нового директора школы пана Черного.

— Наверное, он не только директор, раз с пистолетом охотился за гостями твоей сестры, — сказал Николай.

Вдвоем они отнесли труп к речке и бросили в бурлящую воду.

— Давай заберем с собой твою сестру, — предложил Николай. — Все равно ей после этого здесь не поздоровится.

Предложению брата Юста обрадовалась, но тут же спросила, что же будет с Рудольфом.

— Нет, я не уйду, пока не узнаю что-нибудь об этом парне, — твердо заявила она. — Иди, Яно. Будь осторожным.

Рудольфа три дня продержали в тесной камере, переполненной арестованными. Других вызывали, допрашивали, били. А им никто не интересовался. Наконец железная дверь открылась, и часовой молча отвел его по коридору в большую комнату, где, кроме столика и двух стульев да больших пятен крови на стенах и полу, ничего не было.

Распахнулась дверь, готовая сорваться с петель, и влетел жандарм невысокого роста с короткой бычьей шеей. Помахивая резиновой дубинкой, он несколько минут молча метался по комнате. Вдруг со всего размаха треснул дубинкой по столу так, что лопнула фанерная крышка. И лишь после этого опустился на стул.

Рудольф, на мгновение забыв, где он, невольно подумал: «Как устал этот человек жить на свете!»

— Ну скажите на милость, вас-то за что схватили мои болваны? — с возмущением спросил жандарм. — На два-три дня отлучусь из станицы и сразу наполнят камеры беженцами, больными, калеками!

Рудольф недоуменно посмотрел на него. Решив, что это особый метод допроса, промолчал.

Тогда жандарм отрекомендовался:

— Я — начальник жандармской станицы надпоручик Горанский, — Что у вас произошло с моими… — он не договорил и поморщился. — Вы чех?

Рудо кивнул утвердительно..

— Неужели им непонятно, что чех не может воевать в словацком партизанском отряде? Чех всегда считает себя выше словака!

Рудольф не поверил в искренность слов жандарма, однако решил держаться версии, навязанной им. Раз ему хочется думать, что чех считает зазорным сражаться в словацком партизанском отряде, пусть будет так. Надо до конца держаться этой линии.

— Фамилия? — тихо и уже совершенно спокойно спросил врхний, глядя в узенькое, венецианское окно, откуда проникал луч солнца.

Рудольф назвал фамилию друга, который при побеге из концлагеря утонул в реке.

— Скажите, пожалуйста, что вы умеете делать?

— Я работал токарем на заводе Шкода. Кроме того, умею фотографировать.

— Фо-то-гра-фи-ровать? — врхний даже встал.

— Да. А почему это вас удивляет?

Начальник жандармской станицы стукнул дубинкой по столу и тотчас вошел дежурный.

— Гольян! Дать человеку умыться! Принеси мягкое кресло!

Рудо подумал: неужели у них здесь древние обычаи? Если в старину приговоренному к смерти давали выспаться на хорошей постели, то он хоть посидит в мягком кресле.

— Скажите, пожалуйста, как велико ваше семейство? — продолжил допрос врхний.

— Мать, отец и две сестренки.

— Где они?

— Бродят по белу свету, как и я.

— Почему?

— Наш дом сгорел.

Принесли кресло. Потом таз, наполненный теплой водой.

Рудо начал обмывать лицо. Кровь на нем запеклась, прилипла и сдирать ее с побитых щек было мучительно больно.

— Вы уж извините, — сказал врхний, — что мои болваны тут без меня проявили столько усердия. Я здесь человек новый, они еще не привыкли к моим гуманным методам обращения с людьми.

— Да, они старались от чистого сердца, — усмехнулся Рудо. — Молотобойцы из них вышли бы неплохие.

— Что с них взять? — улыбнулся сквозь зевоту врхний. — Для них чех и мадьяр хуже партизана. Ну а вы не задумывались, как сделать, чтобы вам увидеть своих родных, пока сидели тут, у нас?

— Чего ж тут думать? Своих, словаков, убиваете, а уж чеха и подавно не выпустите живым. Ведь у Тисо главный лозунг: чехи, вон из Словакии! А я, как видите, забрел.

Начальник жандармерии встал и, меланхолично расхаживая по комнате, ответил, кривя губы:

— Видите ли, это не значит, что каждого чеха, попавшего к нам, мы убиваем. Вы, наверное, знаете, что словаки народ гостеприимный.