Цвет жизни

Круглов, увидев Наташу и Авдеича, приветливо поздоровался с ними и, присев поближе, стал расспрашивать, как идут у них дела на точке. Хотя интересовали его в этот момент не дела, а Наташа, на которую он то и дело поглядывал.

Но девушка была необычно сдержанна и молчалива, она явно чем-то тяготилась. Теряясь в догадках, жених Наташи внутренне забеспокоился… Но тут началось собрание, и все как бы посторонние мысли разом отпали.

Директор, худой, сутуловатый человек, скупо отметив достигнутые успехи, начал резко и сердито пробирать бригады, допустившие за последнее время большой падеж овец. Больше, чем другим, досталось чабану Давыдкину, взъерошенному мужику с острым лицом и круглыми, выпуклыми, часто моргающими глазами. Оправдываясь, он говорил путано, заикался:

– К…крадут, к…крадут сено! По…чему не наказываете? Б…был стог у Глубокой балки… растащили. Чем кормить? Вот и п…падеж…

Услышав про украденный стог, Наташа опустила глаза… Лицо ее стал заливать румянец, а темные глаза еще больше сузились.

– Пусть украли несколько возов, – вздохнув, согласился директор, – но тебе ж трактором еще центнеров двадцать с гаком отвезли из страхового фонда.

Давыдкин часто захлопал глазами и еще больше стал заикаться:

– В…в…вот п…провалиться мне с…сквозь землю… Не привозили!.. П…первый раз слышу!..

Кто-то весело хохотнул, а Наташа вздрогнула… Директор поднялся, обвел недовольным взглядом собравшихся.

– Как это… первый раз слышишь?! – удивился он. – Петр Петрович, разберитесь-ка и доложите, куда делось сено, – кивнул директор в сторону зоотехника.

После выступали передовые чабаны и рассказывали о своем опыте: как они скармливают корма, как готовятся к окоту овец. Предложили и Авдеичу выступить.

– Обычно прозимовали, как и всегда… Корма берегли… – смущенно ответил он. – Чё еще-то говорить? Обычное дело…

Тогда торопливо поднялась Наташа. Авдеич дернул ее за рукав, попытался посадить на место приказывающим взглядом, но не сумел. Лицо его на глазах серело, на скулах заиграли желваки…

– Если… Степану Авдеичу нечего говорить, то разрешите мне… опытом поделиться… – откровенно волновалась девушка. – Опыт у нас, конечно, большой… Умеем бережно скармливать свои корма… И чужие тоже…

Авдеич, казалось, стал врастать в стул…

– Товарищ Давыдкин жаловался… – твердея голосом, продолжала Наташа, – что у него сено украли… Хоть и неприятно в этом сознаваться, но… В общем, это мы забрали… украли то есть… Авдеич и я… И воз со страховым сеном тоже… к нам попал, а не к Давыдкину, он правильно говорит… Я… я тоже хороша, понимаю… Надо было раньше сказать… Но вот… сейчас сказала. Судите как хотите… Если надо, тракториста спросите… Пусть вспомнит, как ему водка с жирной закуской понравились…

Чабаны возмущенно зашумели, а Наташа продолжала, винясь и уходя взглядом от Пети, рассказывать все, как было…

Глаза у Авдеича сначала затравленно метались, а потом успокоились. Вроде сникший, он все ж старался найти какую-то лазейку, чтоб оправдаться… Когда объявили перерыв, он боком протиснулся поближе к зоотехнику взял его за рукав:

– Заварила кашу, дуреха!.. Я ж не пропил сено-то, оно ж не моим личным овцам пошло… Ты б, Петр Петрович, вразумил ее… Без приданого теперь останется… Ох, молода еще… Как бы не натерпеться тебе горя с такой женой!

Круглов поглядел на старика и как-то снисходительно, даже прощающе усмехнулся:

– Нет, Авдеич… Бог даст, не натерплюсь… Приданое у Наташи неплохое. Она побогаче тебя.

1954

В степи

Тишина морозной ночи в степи всегда настораживающа и чуть таинственна. Снежная мгла туманит звезды. Белая равнина излучает холодный матовый свет. Кажется, вдали мигают тысячи волчьих глаз…

За камышовой стеной база сонное дыхание овец. Изредка раздается их пугливо-дремотное блеяние. Четыре мордастых волкодава, побелевших от инея, следят за степью. И когда из белого мрака доносятся чуть различимые подозрительные шорохи, собаки приподнимаются с пригретой соломы, их уши острятся, а на загривках щетинится шерсть…

…В окнах домика, стоявшего рядом с базом, мигал тусклый красноватый свет. Все его обитатели, кроме старшего чабана Ивана Андреевича Даева, спали. Пригасив керосиновую лампу и снизив звук приемника, чабан слушал последние известия, которые всегда кончались важными и интересными для него сообщениями: где и какая будет погода. Назавтра, к удовлетворению чабана, день ожидался не просто солнечным, а в первую голову удобным для пастьбы.

Последнюю неделю он сам водил отару по степи, изрядно перемерз и чувствовал себя неважно. Теперь, когда погода начинала устаиваться, можно на денек доверить отару помощнику. С этим решением Иван Андреевич уснул.

А когда рано утром вышел из хаты, погода, как и предсказывалось, была безветренная, с ядреным колючим морозцем. Густо и широко занималась красная зорька. И ничто не внушало тревоги.

Зашел разговор, кому вести отару в степь. Вызвался Коля, сын Даева, круглолицый крепкий подросток с темными, как у отца, глазами.