Цвет жизни

Храбрился Молдаванов, а наступил отъезд, и горько заволновалась душа. И сирая хата, холодная зимой и пропитанная запахами старых дерюжек, овчин, квашни, вдруг стала вдруг милой и уютной. Каждое деревце в саду, кустик в огороде, каждый кол в плетне приходилось с кровью отдирать от сердца…

Тронулись подводы. Заголосили родные, подхватили соседи, будто на кладбище провожали. А табор все дальше и дальше…

Скрылась последняя подвода за бугром. А толпа все стоит омертвелая, все глядит вслед. И у каждого черная дума в голове: может, вскорости тоже придется белый свет мерить.

На станции разобрали повозки на части, погрузились в теплушки и через всю Россию по рельсам. Потеряли счет и дням и станциям. А колеса под полом вагона все тараторят и тараторят. То по мосту прогремят, то опять тоску однообразным стуком нагоняют.

Наконец-то раскинулся табор на каменистом берегу стремительного Иртыша. Задымили десятки костров. Ребятишки полезли в холодную воду с бредешками. А мужики в павлодарские степи на разведку, где можно поселиться.

Понравилось раздолье. Можно было бы прижиться: и для пахоты земля пригодна, и сенокосы есть. Зашли ходоки в казачью станицу. Встретил их атаман, щуплый, с недоверчивыми глазами, с медалями на груди. Толком не выслушав крестьян, отрезал:

– Нету у нас для пришлых свободной земли! По высочайшему указу все пашни и выпаса навечно дарованы нам! Так что идите куда дальше. А если узрю, что самовольничаете, то плетями объясним…

Переглянулись ходоки, и – дальше. Может, в другом месте улыбнется счастье?

– Не все ж атаманы, – рассуждал старшак Иван Уреке, – такие, как этот злобный прыщ!

Добрались еще до одной станицы. Здесь правил атаман рослый, многопудовый. Усы, как у царя Николая, чей портрет висел в золоченой рамке на стене.

Грузный атаман вроде бы приветливо улыбнулся. Молча слушал ходоков. Молдаване даже удивились, дескать, напали на добряка. Договоримся.

– Что ж, разрешим поселиться, – размышляя, сказал атаман. Но теперь глаза его глядели усмешливо. – А в казаки-то запишетесь?

– Как это в казаки? – робко спросил Иван Уреке.

Атаман рассмеялся и стал загибать пальцы, короткие и толстые, как картошины.

– Во-первых, каждый из вас должен за свой счет заиметь доброго коня, строевого скакуна. Чтобы даже вот меня, как пушинку, носил! Во-вторых, полное обмундирование на себя по всей войсковой форме, а к тому еще седло, палаш…

– И тоже за свой счет? – спросил Григорий Молдаванов, ширя глаза.

Атаман еще пуще захохотал, сипло и тоненько, будто смеялась не эта вот громада мяса, жира и костей, а какой-то другой человечек, спрятанный в ее утробе.

– Конечно, не за мой счет! Сразу видно, какие вы слуги царю! Так вот… готовы ль по первому кличу где нагайкой, где палашом, а где пикой острой крошить бунтовщиков, защищать власть богоданную, веру православную. А? – Глаза у громадины налились темной силой, и он, казалось, уже готов был ринуться рубить палашом и сечь нагайкой всех чем-либо недовольных подряд…

Ходоки оторопели. Почему-то припомнился тогда Молдаванову управляющий Коваленти, с улыбкой надевавший намордники на людей. Пообещали ходоки атаману пораскинуть мыслями, посоветоваться с семьями и – за дверь.

А возвратились к табору и миром решили: от одной кабалы унесли ноги не для того, чтобы впрягаться в другой хомут. Подтянули переселенцы потуже ремни, добрались до пристани, начали грузить на пароход свои мешки и плетенки, разобранные телеги и сундуки. А многое и бросать приходилось. В далеком-то пути и иголка тяжела.

Но кадочку с чубуками Молдаванов уберег. Всю дорогу, как иная мать за ребенком, следил за ней. В прохладе держал, как бы не проросли чубуки-то преждевременно.

Зашлепал плицами пароходик по быстрому и вертлявому Иртышу против воды. Еле осиливал. А по сторонам – то крутые берега, то степное раздолье. Только не радовало оно теперь: чужое, уже захваченное, закрепленное царскими указами…

Показался долгожданный Семипалатинск. На берегу высокая церковь, на дебелую царевну похожа, вышедшую полюбоваться с кручи на воды Иртыша. Купол, что чепец золотистый, каменное узорчатое платье с кружевными оборками.

В центре города глыбятся каменные дома, окна на бойницы похожи. Это особняки купцов и знати. Как крепости, обнесены они кирпичными и бревенчатыми заборами. А кругом – по-над берегом и дальше в степь – мелкота: землянка на землянке. Копошатся здесь грузчики, кожевники, мукомолы, плотники, люди все больше с золотыми руками да с мелкой монетой в карманах. Снисходительно глядят они на молдаван, мол, прибыло подкрепление нашему голь-перекатному полку.

Снова задымили на берегу костры, а ходоки в город – разведать у чиновных и местных, где можно прилепиться к земле.

Большинство советчиков склонялось к тому, что лучше податься в Урджар, так как поблизости поселиться – надо хорошо ручки позолотить кому следует. А чем золотить-то?..