Цвет жизни

Пошел среди переселенцев разброд. Одни – чтобы всё же как-то ухватиться за город, другие сомневались. Старшаки уговаривали продолжать поиски. Говорят же, что есть свободные земли? Особенно Григорий Молдаванов настаивал ехать в Урджар. Для того ли привез он чубуки, чтобы выбросить их? Даже один поедет и найдет землю, на которой разрастется виноградник не хуже, чем на помещичьих угодьях. Так и склонил.

Утром пошли мужики на базар покупать лошадей. Торговались молдаване до хрипоты, уговарвая торгашей сбросить еще рублишко, пожалеть их, скитальцев.

Привели коней в табор, и вновь заскрипели собранные повозки по степным безводным дорогам к далеким горам Тарбагатая. Где-то там, у их подножия, будто бы есть заманчивый и благодатный Урджар – последняя надежда переселенцев.

Уже какой день солнце изводит людей зноем и духотой, и окутанное кровавым закатом уходит на отдых. А телеги все скрипят и скрипят. А безводной солончаковой степи все нет и нет конца…

Все же одолели переселенцы, увидели скалистый Тарбагатай. А на пропылившихся и обветренных лицах нет радости. В горах-то один камень, оголенный, страшный. И нигде не видно обещанных благодатных мест.

Но и в Урджаре не приняли переселенцев. Езжайте вроде того в Маканчи, к самой границе Китая. Уж там-то вроде того простора много. Сколько душа запросит, столько и нарежут десятин, а покажется мало, прихватывайте сами.

Стали расспрашивать молдаване, как ехать в Маканчи. Брать проводника было начетисто. И без того в карманах-то копейка копейку догнать не может. Запомнили, где какие повороты, развилки и – в путь.

Ехали днем и ночью. А дорога еле приметна. То круто уходит в гору, то приходится сдерживать лошадей, вставлять палки в колеса, чтобы не загреметь вместе с сундуками и кадками под кручу.

Колея сошла на тропку и завела людей в такие теснины, откуда и выйти трудно.

И лошади, и люди выбились из сил. Лица у всех совсем почернели.

Снова собрались совет держать, как быть? Отобрали людей поздоровее, посмышленее. Дали им лучших лошадей, послали искать дорогу.

И только скрылись верховые за скалами, заголосили женщины, проклинают себя, что согласились другую землю искать. Уж лучше бы дома с голоду усохнуть. Попробовали мужики унять их. Но где там! Еще громче запричитали. Глядя на матерей, и ребятишки завыли. Да и у тех, кто крепился, такое было на душе, хоть головой о чужие камни…

Ждали посланцев день, другой. Ночью сидели у костров, угрюмо глядели на пламя. У каждого дума, что свинец в голове. Раздастся крик ночной птицы, или камень сорвется со скалы, или воровато пробежит зверь стороной, и все, вздрогнув, глядят – не возвращаются ли разведчики?

Наступил еще один рассвет. Он крался осторожно, переваливаясь через темные зубчатые вершины. Будто раздвигались, отступали горы от заблудившегося табора, окуренного дымом костров. Холодный косматый туман трусливо уползал от солнца в ущелья, низины, растворялся там.

Вместе с рассветом возвратились и верховые. Еще далеко были, а переселенцы уже догадались: с добрыми вестями скачут. Изнуренные лица веселы.

Всадники спешились и, перебивая друг друга, стали рассказывать. Оказывается, они не только нашли дорогу, но и привезли в торбах образцы земли и трав, какие растут в загорьях, куда держал путь табор.

– На аршин в глубь копали, и вся вот такая!..

Переселенцы мяли землю в руках, принюхивались к ней. Черные комья рассыпаются, хотя и хранят еще в себе влагу, будто только что вывернуты плугом. И кажется людям, что нет ничего на свете милее этих вот комьев, проросших корнями трав, животворных, волнительно душистых. Смочив землю водой, пробовали ее еще и на вязкость. И снова вдыхали запах. А исследовав комок чернозема, не бросали его, а клали на траву бережно, как кладут старые крестьяне на стол хлеб, выращенный тяжким трудом.

– Вот и в моем огороде была такая же!

– По двести пудов с десятины должна давать!

– Типун тебе на язык! Сглазь еще!..

– И много ли ее там?.. На всех-то хватит? – шамкал старый Петря Тухарь.

И странным казалось, зачем ему земля? Лицо деда было таким сухим и морщинистым, словно жизнь, скрутив его, выжала из его дряхлого тела все до капли: и кровь, и пот. Но тряпичная, выгоревшая на солнце кожа каким-то чудом продолжала жить. Петря шагал за телегой и все еще мечтал жить, мечтал о земле-кормилице.

– И вода поблизости есть?

– Вот ежели колодец вырыть, то как? – продолжали допытывать мужики.

Не удержался и Григорий Молдаванов, тоже о своем спросил:

– Скажите, а с какой стороны горы там? Защищено ли то место от холодных северных ветров? Будет ли там вызревать виноград?

Разведчики уверяли, что лучших мест не найти. И хлеб должен родиться, и сады приспособятся. Закипели нетерпеливые:

– Запрягаем!

– Чуть не померли в этой каменной торбе!..

И тут в возбужденный говор переселенцев, словно ломаная обжигающая молния, полоснул крик женщины:

– Люди!.. Дед Петря умер!..