Цвет жизни

От плиты шел жаркий добрый дух. Любаше надо бы послушаться, стянуть с ног холодильники. Да стыдно было показывать свои латаные-перелатаные чулки и портянки. Но все же протянула ноги к огню, хоть так немного прогреются. И руками над плитой горячую ласку начала ловить, вроде на себя загребать.

Похоже, огнисто-радостную весточку принесла Любаша Числовым. Светлела и утирала щеки женщина, читая письмо. На глазах хорошела. Вот как оно, счастье-то, человека красит!

Дочитала и положила письмо на стол, на самый вид. Расспросила девушку, чья она, как живет. Конечно, Любаша не из тех, которые и встречному и поперечному все беды до дна выкладывают. Глядите, дескать, какие язвы ношу! Нет вроде того несчастнее меня! Рассказывала, что и все видели: отец на войне, а она теперь и за лейтенанта, и за старшину, и за младшего сержанта. Говорила так, будто не глыбы угластые и неподъемные на плечи давят, а одни забавы у нее. И всегда так отшучивалась.

Но хозяйка, умудренная жизнью, и за шутками что припрятано, все увидела. Сама в молодости не сладко жила, самой приходилось копейке радоваться. Но голову тоже всегда высоко держала.

– Да, тяжелый у тебя хомутик-то, девонька! Зато переживешь – крепенькой будешь.

– А у кого ныне одни веночки? – ответила вопросом Любаша. – Почти кряду хожу-гляжу – и еще потяжелее!

– И то правильно, – согласно кивнула хозяйка и заторопилась – как же сразу не догадалась! – предложила гостье стакан горячего компоту и пышку, настоящую, хлебную.

Компот на плите грелся в кастрюльке. Потом уж узнала девушка, что это сыну на ужин было приготовлено. А сын во дворе лошадь распрягал.

Любаша от приглашений к столу всегда отказывалась, дескать, не попрошайка, хотя бы и валилась от голоду и туман в глазах плавал от слабости. А теперь, видно, расположила хозяйка. Чем-то даже мать умершую напомнила. Такая же вот была добрая к людям. А может, и последняя ниточка терпения оборвалась.

– Спасибо!.. Холодно сегодня… Может, отогреюсь горячим чуточку, – прошептала и приняла дар.

Раза два откусила от пышки и незаметно ее в карман. А компот отхлебывала и вроде бы с пышкой его. Жует, жует! Кажется, в жизни слаще не ела. И очень радостно было ей от той задумки, ради которой пышку припрятала.

– И тебе спасибо за хорошую весточку! – благодарила хозяйка. – Давно писем не было… Так переживали! Думали – уже все… Сейчас Николка придет, тоже порадуется.

Тут и ввалился он, весь снегом забитый. Оказывается, сын не под косяк дверной, как сначала подумала о Николке.

Может, даже одногодок с ней, Любашей. Но, видать, крепче и в плечах не по росту широковат. Оно и понятно – мужик.

Николка пристально поглядел на девушку, но не поздоровался. Возможно, постеснялся. Может, даже дух захватило от неожиданности. Бывает такое с молодыми.

И сразу за письмо взялся. Даже шапку не снял, не отряхнулся. Тут же понимающе переглянулся с матерью. И такое полыхнуло по лицу, словно не почтальонка, а сам отец пришел и у плиты после фронта отогревается.

Любаша тоже посветлела. Ведь это она прорвала вьюги, такой холодище претерпела и все же доставила в семью радость. Теперь такая радуга загорится здесь, и соседи, глядишь, душой-то отогреются. Коль Числова смерть не берет, может, и их кормильцы и сыновья костлявой не поддадутся.

Из разговора Любаша поняла, что Николка работает на лошади: возит с фермы молоко на пункт, корма и воду скоту. Тоже от утра до ночи в обнимку с морозом.

– Совсем разненастилось! – сказал он тоном взрослого, положил письмо, разделся и потянул к плите руки, сильные, мужицкие. А сам поближе к почтальонке, какая она? И что-то приятно царапнуло паренька в самой глубине глубин.

Может, от его взгляда, а может, и еще от чего, но девушка вдруг затревожилась, что засиделась. Поглядела в окно. А на дворе – стихия! В полосах оконного света, упавшего на сугробы, суматошно метались и вроде бы дрались белые балахоны. То один кувыркнется в сугроб, то другой свалится.

– Ой, как же дойду-то я! – испуганно вырвалось у Любаши. Схватила сумку и – на себя.

Хозяйка тоже забеспокоилась. Метнулась в дверь и тут же возвратилась, словно в сугробе повалялась, вся обсыпанная.

– Как с цепи сорвалась вьюжина!.. А ты, Коля, запряги Бомбу и подвези девушку-то.

«Это бы хорошо!» – радостно подумалось Любаше. А сама наотрез отказываться начала:

– Дойду одна!.. Сколько раз ходила…

– Да я уже распряг Бомбу-то, – ответил Николка матери. А глаза явно озоровали. Дескать, вся ты в моих руках теперь. Возьму и не поеду, а захочу – за час до Немишкина перекину.

Помолчал и опять начал разыгрывать:

– Она на возу-то замерзнет, а я отвечай тогда в суде!.. Скажут: кто тебя неволил на такую крайность рисковать?..

Любаша за скобу схватилась. А хозяйка еще решительнее за рукав, с силой оттянула.

– Да погодь ты!.. Он же смеется. Попусту наговаривает… А ты быстрее гони, вот и не замерзнет.

– Уже нагонял сегодня!

– Ночь-то длинная – отдохнет.

Николка подумал о чем-то своем и с нарочитым равнодушием посоветовал:

– Пусть у нас переночует. А завтра на зорьке повезу молоко на пункт и ее доставлю.