Цвет жизни

– И правда! Оставайся! – обрадовалась мать. Обежала избу взглядом. – Вон сколько места. На моей койке ляжешь, а я на печи. Хочешь отогреться – полезай ты на печь. В такую темь да непогодь идти и с дороги сбиться не ровен час.

– Что вы! – затревожилась Любаша. – Ребятишки на всю ночь рев подымут, если не приду… Нет, я быстренько добегу. Да и ветер теперь мне в спину будет. Совсем легко!.. Я уже привыкла к холоду…

Николка понял: дальше играть нельзя.

– Ладно уж… довезу! – вроде бы нехотя согласился. – И так и так отвечать придется… Еще замерзнет одна, опять же скажут: зачем отпустили?..

Любаша еще похрабрилась чуточку, но теперь только для виду, А сама рада-радешенька! Николка тоже прятал довольную улыбку, надевая шубняк. «Еще и дорогой поиграюсь», – думал. А что пурга, так это не в новинку ему. Даже интересно: проверит себя на выносливость. Весь день коченел на морозе: то за сеном ездил к стогам на луга, то за дровами для школы в лес. Можно сказать, до бесчувствия наработался. А теперь вот еще рейсик. «Посмотрим, Николка, какая броня у тебя, какой мощности сила воли!» – подбадривал себя паренек, ухарски надевая шапку.

Когда сын вышел запрягать лошадь, мать, проводив его любовным взглядом, начала расхваливать:

– Николка крепкий! Ничего не случится с ним. Весь в отца. Тому, бывало, что ни вьюжнее, то лучше. Бывало, и в лесу ночевал… Как медведь, смастерит себе берлогу, и хоть бы что! И в проруби каждую зиму купался. Поспорит с мужиками на поллитровку и – бултых! Никакая хворь его не брала.

Явился возчик. Вид его подтверждал похвалу матери. Голову держал высоко. Так боевито и кочет глядит, учуяв ястреба.

– Собралась? Пошли! – подал команду. Нечего вроде того время терять.

Мать еще раз ужаснулась, взглянув на резиновые сапоги почтальонки. Не по погоде обувка-то! Торопливо сняла с себя совсем еще новенькие валенки и Любаше их.

– Надевай! Доедешь до дому, а обратно Николка захватит. Скидай же свою казню, пока ног не лишилась!..

– Верно! – поддакнул возчик. Сам он был тоже в валенках и поверх стеганки еще и шубняк.

Любаша до страха застеснялась. Перед матерью было стыдно разуваться, а перед Николкой теперь еще более.

– Нет, нет!.. Спасибо! Там же у меня меховушки еще, – сочиняла. – Теплее, чем в валенках мне!..

– Спасибо скажешь потом, как доедешь! Бери, говорю тебе!.. Наотрез отказалась.

Ночной гость

Вышли на двор. И сразу снег в глаза и ветер чуть ли с ног не свалил. Николка вывел Бомбу за ворота. Пересиливая вой ветра, крикнул:

– Садись! – В голосе ни страху, ни мальчишества. Знал, что делал, что ждет их. Вроде ты вся в моей власти, и я за все ответчик.

Любаша неловко повалилась в розвальни. Лицо спрятала от ветра в воротник по самые глаза. А Николка стоял в санях. Похоже, геройствовал перед девушкой. А может, и не до шуток было. В такую завихрушку надо смотреть да смотреть подальше, хоть и знакома дорога.

Бомбе, конечно, не хотелось уходить от дома, от затишки. За день-то, верно, набегалась. И сено недоеденное манило обратно в сарай. Но Николка властно гикнул на кобылу и погнал. То пронзительно свистнет, нагоняя страх, то вожжами по ляжкам. Боли от такого хлеста нет, а испуг нагонялся. Кобыла сразу дергалась и ускоряла бег.

За лесом началось открытое поле. Летом здесь были кукурузные заросли. Початки убрали, а стебли не осилили. Теперь они вокруг себя снег сугробили. Но хорошо, что справа и слева стебли вешками качались. Дорога между ними проглядывалась. Ветер тоже помогал: хотя и люто выл, но дул в спину.

А тут нежданно чересседельник оборвался. Бился, бился Николка – никак не связать: короткий и жесткий ремень был. «Вот тебе и прокатил» – ворчал на себя. И решился: снял с себя поясной ремень с серебристой пряжечкой, зубами оттянул лезвие складного ножа.

– Держи-ка! – толкнул Любашу и сунул ей в руки пряжку. А сам взялся разрезать ремень вдоль. Теперь удалось заузлить чересседельник. Опробовал – надежно. Снова вскочил в сани и опять, стоя, погнал Бомбу. Время от времени нагибался к девушке и похваливал себя:

– Голь-то на выдумку ловка! Теперь бы нам саночки, как у Флегана, тогда бы мы стрелой! Ну как, храбрая, в галантерее-то ножки до бесчувствия замерзли? Поди, уже чугунками позванивают? Прямиком в больницу поедем, чтобы побыстрее оттяпали их? А? А как же танцевать тогда?..

– Сейчас и мороза нет. Потеплело…

– Чего храбришься? Сглупила. Теперь бы и радехонька, да локотка не достанешь. Сама себя высекла. Теперь терпи! Ваш бабий класс терпячий. Мужик застынет – сразу вскочит, пробежит за санями. А бабы, что колокола, будут сидеть, пока всю снегом не занесет. Глупые! Далеко вам до мужиков-то.

– Расхвалился, мужик! – вступилась Любаша за женщин.

– Это верно приметила, что я мужик. Теперь уж точно буду знать!.. – хохотнул Николка.

– Возьму вот спрыгну и побегу! – вызвалась замерзающая.

– Одни только слова у вас, у баб, – дразнил девушку. – А ну, докажи, что на фронт годишься!..

– Вот и не слова! – И стала слезать с розвальней.

– Гляди, правда! Давай погрейся. Значит, ты – экстра, высшего женского пола!