Цвет жизни

Любаша вышла проводить Николку. И когда черная Бомба пропала в ночном буранном непроглядье, девушка заглянула в хлевушек к Солнышку.

– Не замерзла? Сейчас приду, подою! – Возвратилась в избу веселой от всего пережитого за этот вечер.

А егорята спорили о незнакомце. И все сошлись, что он – артист.

– Где такого нашла? – спросила Марийка.

– Обыкновенный адресат из Корнеева, – с нарочитым равнодушием ответила сестра.

Варя схватилась ужин разогревать. Любаша скорее резину с ног стащила, портянки размотала. Ноги оттирала перед огнем. Отдыхайте, труженики!

Когда старшая хлебала прямо из чугунка разогретый суп, Варя порадовала ее:

– А корову-то нам баба Матрена подоила! Пожалела тебя: придет, говорит, Любаша усталая, подою-ка я корову. Вот твоя порция…

Молока в кружке на два-три пальца. Но и тому рада.

Тут и Любаша удивила егорят. Вынула пышку из кармана, которой Числова угостила. За дорогу хлебушек заледенел, что камень стал. Но на плите быстро отошел.

Все сгрудились вокруг Любаши. Откуда такое счастье привалило? Любаша разрезала пышку на шесть ровных долек. И чтобы совсем безобидно – поднимала кусочки и спрашивала:

– Кому?

А Володя, отвернувшись, отвечал:

– Варюхе! Марийке! Тебе! Алеше! Васятке! Мне!

Добавочный ужин получился. Отменный вечер был! И Любаша без беды вернулась и пожевать принесла, и гость веселый позабавил.

А потом вся шестерка на печь залезла. И при свете моргалки глядели журналы. Любаша иногда приносила их домой, а уж потом отдавала адресатам. Как увидят егорята в журнале солдат вокруг подбитого танка или самолета, так угадывают: нет ли среди героев отца?

– А у твоего адресата, который приходил, отец тоже на фронте? – спросил Володя сестру.

– О, у него отец храбрее всех героев! – ответила Любаша. – Я им письмо принесла… И в нем написано, как отец Николки двадцать танков подбил и три самолета!..

– Двадцать?! Вот это здорово! – изумился Васятка. – Эдак он один все танки перебьет и другим не останется…

– А фашистов там намерзло, – продолжала Любаша, – в каждом окопе, как червей! Друг на дружке скорчились… А отец-то Николки совсем мороза не боится. Каждое утро в проруби купается. А где проруби нет, в снегу голый поваляется, закалится, потом наденет маскировочный халат и в засаду ложится на весь день. Глаз не спускает с фронту. Как увидит, где какой фашист крадется или в танке сидит… так из снайперской винтовки – бах! И вечный капут оккупантику!..

– А как же он танк простреливает? – усомнился Володя. Васятка тут же разъяснил, словно сам на фронте сто танков подбил:

– Очень просто, он, снайпер-то, в глазок метится, в какой фашист поглядывает.

Еще интереснее гость ночной стал. Вон какой у него отец! Даже обидно стало, что их отец, может, меньше танков подбил.

– А он, Николка-то, не обманет, принесет завтра зайчонка? – спросила Марийка, заглядывая сестре в глаза.

– Так он же сказал, что отдаст тому, кто раньше всех встанет. Ты-то встанешь?..

– Выходит… выходит, он тебе принесет?.. Ты же раньше всех встаешь?.. Хитрая! – засмеялся Васятка. – Я-то все знаю, почему он так сказал!

Топчи, топчи

Как ни экономила Любаша дрова, как ни мучилась сама, подтаскивая вязанки, все съела прожора-зима. Испилили на дрова старую деревянную кровать. Сухие чурбачки горели пылко. Но хватило их лишь на два дня.

А холода все поджимали. Замахрились белым инеем углы в избе. Видать, постарело жилье. Отовсюду невидимо сочился холод. Утром встанут малыши, остроплечие, тонконогие, и дрожат, как стебельки на ветру. Начнут дуть – будто дым изо рта.

К тому времени и все сено скормили корове. По календарю-то первый весенний месяц. Но бабка Матрена еще загодя говорила:

– Не пляшите под первую оттайку. Ужо придет марток – натянете по двое порток! – И угадала.

В такое вот нещадно студеное утро к Егоровым прибежал посыльный Назарка Стручков. Одним духом выпалил Любаше:

– Флеган Акимыч велел скорее! – И убежал.

Любаша затревожилась, поспешила следом.

Увидев ее, председатель как-то грозно нацелился глазом. Покряхтел, словно от боли, и сказал:

– Товарищ Егорова, очень уж ты, говорят, много похоронных разносишь!..

– Рада бы не показывать… Да ведь не скроешь! – удивилась Любаша.

– Может, и не скроешь, – согласился Флеган. И опять сморщился, покряхтел. Совсем сгорбился. Что-то придавило его. Аж жалко стало.

Все знали в Немишкине, что двое сынов Флегана еще в первые дни войны сложили головы. А младший, Федор, пока вроде воюет. Еще до Любаши сам начальник почты передал председателю письма с похоронными на двух сыновей. И Флеган упросил тогда почтаря, чтобы хранил тайну о похоронках. Но через жену начальника народ все узнал. Только все помалкивали. Зачем тревожить раны, если человек и без того как по гвоздям острым ходит.

И с той поры Флеган всегда говорил о своих погибших, как о живых. А почему писем от них нет, такую версию придумал: дескать, выполняют они засекреченные задания. Но из штаба Главнокомандующего ему вроде позванивают, информируют, как сыны-то отличаются.

Иной раз Флеган и в пример другим ставил сынов.