Цвет жизни

– Мы тут корма к фермам подвезти не осилим, а они вон какие фугасы подсовывают под их дислокацию! Будь и у нас такой патриотизм, по вязанке всю солому перетаскали бы!..

Многим казалось, что Флеган от горя рехнулся. Но в артельных делах судил он здраво. И старика все берегли, не разуверяли, когда он заговаривался. Вот и теперь сурово уставился он на Любашу и начал:

– Трудно тебе – сознаю… А на фронтах разве праздники?.. Звонили недавно… Ходили Иван и Сашок в разведку. Штабную машину приволокли в нашу дислокацию! И эсэс-полковника в ней связанного. И кассу с документами и деньгами. А деньги у них – марки… Ведомость тоже, кому сколько платить. Выходит, весь их отдел кадров в наши руки попал. Вся стратегийность раскрылась!.. Вот как сыны-то действуют! Не то что мы тут…

Чем больше говорил Флеган, тем жестче его глаз.

– Ответь мне, будем мы с такой же отвагой трудиться на оборону? Или начнем дожидаться, когда Гитлер в каждом нашем углу своего паука-скорпиона посадит?..

– Флеган Акимыч, да ведь и так стараюсь!..

Глубоко упрятался глаз. А может, бровь густо прикрыла его. И не разберешь: в душу глядит или поверх – в даль, ему одному видимую.

– Вчера заходил без тебя… Поглядел, что в хлеву-то у вас. Выходит, совсем корова без корма? Может, не нужна? Может, на мясо ее?..

Любаша обмерла. Уж не думает ли Флеган забрать корову, да на поставку? Задышала глубоко.

– Чего же молчишь?.. Или мыслишь, что ты одна в Немишкине? И мне только и дел, что смотреть, как у кого и что?..

– Да я… – еле выговорила Любаша.

– И глаз у меня один!.. И без того всю шею извертел, чтобы и там и тут поспеть!.. А я-то надеялся, что, мол, Любаша сознательная! Помогать будет!..

– С радостью помогла бы!.. Да что я могу? Сами же видели, как живем…

– Какая же ты непонятливая! Вот пришла бы и рассказала, что без корму… Вот и помогла бы мне!

– Да какая же это помощь? – удивилась девушка. – Лишняя обуза для вас!..

– А ты норовишь еще вдесятеро утяжелить обузу!

– Зачем же вдесятеро? И в мыслях не было! Бабка Матрена говорила, что с хлевушка можно солому снять… И до весны прокормить корову можно. Только, говорит, солому кипятком обваривать да чуточку солью посыпать…

– А может, мукой или сахаром? Еще бы лучше! – насмешливо отверг Флеган. – Посоветовала! Соли-то много у тебя? Лет на пять запасла?

– Что вы, скоро и в суп бросить нечего!

– Хоть в известность скажи мне: корова-то ишо доится?..

– Только, может, ложки две дает. Для Васятки с Володей только. Забелю суп… вроде с молоком, – прошептала Любаша и подумала: «Так и есть, заберут Солнышко!» – А без коровы, Флеган Акимыч, нам никак нельзя!..

Старик шумно задышал.

– Какая же ты бесхозяйственная, Любаша!..

Завлажнились синие глаза, поникла девушка. Никак не поймет, что Флеган хочет?

А он все разъясняет:

– Вот лишитесь коровы, как жить-то будете? Колхоз ныне плохой помощник! Все ресурсы теперь на фронт! Война-то на затяжку, выходит. В таком положении мы… А еще и вы останетесь без коровы, тогда и о тебе, и о твоих едоках думай! Разве это помога?..

– Флеган Акимыч, без коровы нам гроб! – сквозь слезы воскликнула Любаша.

– А я о чем толкую?! Об этом же гробе… Пришла бы и крикнула еще погромче: крышу гнилую раскрываю! Вот это и была бы с твоей стороны великая помощь мне! Не хватает меня во все углы заглядывать! Был бы я цельный человек…

Флеган стал закуривать. Рука вздрагивала. А как наглотался дыма, чуть подобрел вроде:

– Вот что… лишнее сказал… Нервы, как вот провода оголенные, стали! Вот… написал распоряжение… Как семье фронтовика дед Яков, завхоз, отпустит полтора центнера просяной соломы. Она, просянка, что сено! Каждую былку береги…

– Это бы хорошо! – из самой глубины вырвалось у Любаши.

– Сам знаю, что хорошо! – отмахнулся седой. – Завтра немедля с дедом Яковом на Погорелый бугор поедешь. Короче сказать, весов там нет, чтобы точно полтора центнера… Так вы на глаз действуйте. Дед знает, что и как… Поняла?

– Поняла! – радостно кивнула Любаша. Но поняла она не так, как думал Флеган. Будто на разных языках они говорили.

А на другой день завхоз, древний старик, чуть свет разбудил Любашу, и поехали за просянкой. Не доезжая до Погорелого, дед остановил лошадь в соснах, взял с передка розвальней топор, накануне наточенный. Острие его аж молнилось на холодном зимнем солнце. Махнув Любаше, чтобы следом шла, старик заковылял в гущину сосен.

За всю дорогу дед Яков и словом не ответил, сколько ни расспрашивала его Любаша. Только и слышала, как покрикивал он на серую лошадь, костистую, но еще резвую:

– Охо!..

И теперь девушка недоумевала: зачем остановились в лесу, что будет делать завхоз? А он осмотрел две сосенки, росшие из одного корня. И, видимо, решив, что им тесновато и одна лишняя, тяпнул раз десять под корень. Сосенка начала клониться и рухнула на снег. Старик прошелся топором по сучьям, обкорнал вершинку. Да еще ствол пополам. И опять махнул рукой: дескать, тащи к возу.