Цвет жизни

– Мученица у вас Любаша! Ой, какая же мученица!.. Одна тень черная осталась! Вот сляжет, как мать, что вы делать будете? Как цыпляток без наседки, всех вас коршунье порастаскает. Ой вы, бедные сиротинушки! И некому-то вас добру научить!..

– А вы научите нас, и мы все знать будем, – простодушно попросила Марийка.

Тетка Полина аж прослезилась, тронутая таким доверием.

– Вот вам еще по прянику! – Давала и по головке гладила. – Они хотя и жесткие, но зубки у вас, что у мышат. Сгрызете!..

И правда. Пряники уничтожались с мгновенным шумным хрустом. Как вот ветки сухие трещали.

– Поди, все молоком поите эту задвохлицу? – кивнула Полина на золотую телочку. – Поди, она одна больше всех вас пьет? У, лупоглазая кровопивица!..

Марийка согласилась:

– День и ночь готова глохтать! Вот трава пойдет, тогда пасти будем… Тогда уж воду забеливать будем.

И Марийка еще добавила:

– Ей, прорве, хоть ведро молока дай, не оторвется!..

– А вы, значит, только облизываетесь? Только слюнки глотаете? – растравляла малышей Полина.

– Не, Люба мне каждое утро по стакану дает. И вечером тоже, – сказал Васятка.

– И мне тоже!

– И мне! – подтверждали другие.

– Только по стаканчику?! – ужаснулась Полина и даже за сердце схватилась. – Выходит, от своей-то коровы только пробуете молоко? – На всю избу вздохнула, чтобы все заметили, как душа-то у нее болит. – Бедные вы, несмышленыши! Да зачем вам нужна эта кровососка?

Озадаченные егорята замолчали. В самом деле, зачем? Жди, когда вырастет из нее корова. Еще и зараза какая-нибудь повалит ее. И тогда все выпитое прожорливой тонконожкой молоко пропало!

– Ведь, окромя забот да траты молока, от этой опивохи никакой пользы! – продолжала хулить телочку Полина. – И всю избу загадила вам… Сами скоро от ее аммиака задохнетесь!..

– От какого такого аммиака? – испугался Володя.

– От газа ядовитого!.. В избе-то не продыхнуть!.. Таким вот газом и фашисты в душегубках-то людей травят!.. А вы и без того все чисто синими чернилами мазаны. Еле ходите…

Егорята еще переглянулись. Оказывается, телочка, их маленькое Солнышко, уже не Солнышко, а фашистское отродье! И все их беды, оказывается, из-за нее! Даже Любаша расстроилась. Подумала: а ведь, похоже, тетя Полина правду говорит! Надо избавиться от опивохи. А чувствительная Полина, угадав настроение, сразу с услугой:

– Вот что, ребятушки, так и быть – помогу вам! Продам я вашу обжору. Привезу вам за нее и муки, и сахару-рафинаду пиленого, и консервов. А может, и других продуктов, если бог даст выторговать. Теперь сами пейте молоко! Хоть немного поправитесь. Бедные, ведь чисто сухарики запыленные зачерствели! – всплакнула Полина.

Егорята – во все глаза на тетку-избавительницу. И молоко будут пить теперь, и консервы есть! А ведь об этих самых консервах загадочных ребята только слышали, какое в них объедение. И еще мука будет, и еще сахар! Да не какой-нибудь там песок, а рафинад пиленый, который можно делить кусочками и всегда будет поровну доставаться!

В тот же день вечером Полина вторично явилась, приехала на машине, и егорята с великой радостью и ликованием связали тонконогое Солнышко и подняли в кузов. Наконец-то избавились от кровососки! Вымыли полы, проветрили избу. И малого признака не осталось от ядовитого аммиака, напущенного «отродьем» …

Полина сдержала слово. Привезла кулечек муки, не более пяти стаканов. И еще менее кулечек был с подушечками-конфетами – это вместо рафинада пиленого. Малыши тут же решили, что конфеты, пожалуй, даже лучше, чем сахар. В конфетах-то еще и начинка повидловая есть.

– А остальное потом доставлю! – твердо пообещала Полина. – А то вы все сразу съедите и будете потом зубами щелкать, как голодные волчата!..

А когда Любаша открыла сундук, намереваясь подальше припрятать конфеты и бережнее расходовать их, Полина одобрила ее намерение:

– Не то время нынче, чтобы в день по килограмму конфет жевать. По одной штучке давай к чаю – и хватит!..

Жадно заглянула Полина в сундук, что там от матери, от отца сохранилось. И как-то так вышло, что уже не Любаша сундуком-то командовать стала, а тетя Полина. И как начала выхватывать из сундука то материну кофту, то юбку, то отцову рубаху. Каждую тряпицу тщательно по-хозяйски разглядывала на свет, принюхивалась, ощупывала. Что привлекало, откладывала на табуретки, а старое, дырявое – на лавку. А потом, что на лавку-то наваляла, еще раз пересмотрела и что понравилось – на табуретки переложила. Но и среди того, что отобрала на обмен продуктов, тоже вроде много изъеденного молью, устаревшего. И чем больше рылась в отобранном, тем горестнее стонала, все укоряла, как плохо мать берегла одежду, что надо бы и нафталинить почаще, и табаку не жалеть на пересыпку.