Цвет жизни

– Ум человеческий не может всё уразуметь. Немало еще тайн в природе не разгадано, а тем более в области духовной… – многозначительно ответил купец и замолчал, видимо, не желая продолжать с «нехристями» разговор на такую возвышенную тему.

Время в тюрьме тянулось медленно и скучно. Только через неделю Тараса вызвал жандармский офицер. Действовал он по-прежнему: сначала ласково уговаривал выдать подпольщиков, а затем стал грозить и бить. После такого допроса Тарас еле поднялся на третий этаж…

Иногда мать приносила Тарасу кое-что съестное. Но это были скудные, нищенские передачи: несколько вареных картофелин, сушеная вобла, краюшка черного хлеба, завернутые в чисто вымытую тряпочку… Прочитав корявую записку матери, Тарас потом тосковал несколько дней, метался по камере и дерзил купцу.

Однажды после обеда неожиданно загремела дверь, и арестанты увидели, как надзиратели на носилках тащат в камеру какого-то человека.

– Безобразие! Тюрьму превращают в кладбище! Этого еще не хватало! – возмущенно блеснул очками техник.

Вспотевшие надзиратели, втащив носилки в камеру, бесцеремонно вывалили человека на пол, рядом с парашей. Каково же было удивление арестантов, когда этот принятый за умирающего человек вдруг встал, отряхнулся и как ни в чем не бывало сказал:

– Христос терпел и нам велел. Я скорее соглашусь гореть на костре, чем преступить заповеди Учителя нашего….

На обитателей узилища это произвело впечатление. Они внимательно рассматривали нового арестанта. У него были длинные, как у священника, волосы, зачесанные назад. Густая черная борода – с четверть длины. Несмотря на это, он совсем не выглядел стариком. Тарас приметил резиновые галоши, привязанные к ногам волосатого бечевкой.

Глядя на очередного соседа по камере и догадываясь, что это, должно быть, сектант, купец полюбопытствовал:

– Вы что, непротивленец будете или толстовского учения?

– Я брат ваш… – тихо и таинственно прозвучало в ответ.

С тех пор в камере новичка стали звать «братом».

Когда принесли обед, Тарас один сел за жестяной тазик, наполовину наполненный мутной жидкостью, в которой попадались куски плохо очищенной требухи… Купец и техник питались постоянными передачами, и все казенное доставалось Тарасу, так что явно голодать ему не приходилось.

Видя, что новый арестант стесняется подойти к тазику, Тарас пригласил его:

– Иди, брат, обедать. С непривычки, правда, еда с душком покажется, но лучше, чем ничего.

Но тот отрицательно покачал головой. Тогда вступил купец. Теперь для него стало совершенно ясно, что прибывший «брат» – толстовец. А к толстовцам купец имел уважение. У него работал один приказчик, который увлекался этим учением и был трудолюбив, как добротный бык, делал все, что ни приказывали, не воровал и никогда не просил прибавки жалованья. Проникнув жалостью к «брату», купец предложил:

– Если стесняетесь насчет мясного, то могу яичко предложить. Яичко и… по возможному учению вашему… можно-с.

Но «брат» снова упрямо закачал головой.

Тарас пожал плечами и стал с удовольствием вылавливать из тазика куски требухи, долго жевал их, про себя посмеиваясь над этим богомольным.

Прошел один день, другой. Тарас с любопытством ждал окончания голодовки. Но «брат» держался уже четыре дня, только изредка понемногу пил воду. Тарас видел, как с каждым днем все заметнее проваливались у «брата» глаза, натягивалась кожа на скулах и острился нос. Последние дни недели он, как мертвец, уже лежал без движения на каменном полу и, казалось, вот-вот испустит дух.

На седьмые сутки в камеру вошли начальник тюрьмы и фельдшер. С десяток любопытных надзирателей сгрудились у двери.

Они забили весь проход, самые задние вытягивали шеи, таращили глаза, стараясь не пропустить происходившее в камере. Высокий, в темной шинели и форменной фуражке начальник тюрьмы вдруг громко, словно перед ним был полк солдат, рявкнул:

– По-о-равняться!.. Стоят, как коровы!..

Три арестанта вытянулись. «Брат» продолжал лежать. Начальник подошел к нему, толкнул сапогом в бок:

– Так ты что, будешь есть?

– Христос учил… – слабо произнес тот, – если тебя соблазняет глаз твой, то вырви его…

– Довольно распространяться, – оборвал начальник лежавшего и кивнул головой человеку в белом фартуке, который держал в руках миску с бульоном. Это был тюремный фельдшер. От него несло карболкой и еще какими-то аптечными запахами. Он выдвинулся вперед, и Тарас заметил, что пальцы и усы у него до того прокурены, что кажутся обуглившимися. Фельдшеру стали равнодушно помогать два рослых надзирателя.

– Покормим, покормим сейчас… Проголодался, поди… – добродушно, как к дитю, обратился фельдшер к «брату», прилаживая к специальной миске резиновую кишку. «Брат», покорно глядя на врачевателя, чуть слышно проговорил, подлаживаясь под тон мученика:

– Сказано в Писании… Не противься злу… и если ударят тебя в одну щеку, то другую подставь…

– Правильно, – заметил фельдшер, – ласковый теленок двух маток сосет.