Цвет жизни

…Расступились люди, и вот таким чудом очутилась я в вагоне. И Людочка со мной, и Витя. А чемоданов нет…Туда, сюда, в окно погляжу, ни солдатика, ни чемоданов. Вот тебе и боец, думаю, украл, наверно, вор ряженый… Куска хлеба теперь нет, рубашки лишней. Чем детей через два-три часа кормить? Может, и плакала я в тот момент, не помню… Все в вагоне успокаивали: «Не пропадете, гражданка. Главное, чтобы дети живыми подальше от огня ушли». И стали одарять их кто чем. Кто ботиночки им примеряет, кто сахарок с хлебцем сует, кто картошку вареную. А одна женщина ведерко и кружку дала, мол, может, где-нибудь на станции чего горячего или хоть чаю удастся достать. На душе у меня спокойнее стало, слов не нахожу, чтоб отблагодарить.

… Едем час, другой. А на третьей иль четвертой станции входит в наше купе мужчина. Граждане, говорит, нет ли среди вас таких, которые вещи потеряли? Еще в Кишиневе сунул в окно один военный два чемодана, а чьи они не знаю». – «А не с костяными ли ручками?» – спросила я. «Да, да! С костяными!» – обрадовался он, что нашел хозяина чемоданов. Неудобно мне стало, что я плохо о солдатике подумала… Так вот и нашлась пропажа. Бомбили нас в дороге три раза, но добрались мы до Сталинграда. Столько трудностей было, но и внимания людского тоже…

– Да, тяжело вспоминать те годы, – вздохнув, согласился Шуркин.

– Или вот еще… – между тем продолжала Елена Алексеевна. – В Дубовке мне наконец-то удалось получить первую весточку о муже… Ох, никому бы таких вестей не получать… Прочитала и выронила бумажку. Из госпиталя сообщили, что муж, старший лейтенант Павленко Сергей Трофимович, от тяжелых ранений скончался… – Женщина приложила к глазам платочек. – Там же, в Дубовке, родилась у меня Оленька. И вдруг заболела Людочка воспалением легких. А через три дня и Витя, менингитом. Столько мук претерпела! И вот, готовься хоронить детей в Дубовке… Нет, спасать их надо было. Но как и чем? Ничего же не было: ни денег, ничего ценного на продажу.

Три недели лежал Витя в больнице. Каждый день приходила к нему после работы. Как приду, смотрю, нет ли во дворе его кроватки? Если нет, радуюсь, жив еще. А когда выписывал его, врач про усиленное питание сказал, мол, масло или сметану ребенку есть регулярно надо. А иначе, говорит, не выживет он, ничего не жалейте. А где я могла достать масла? Посоветовали мне, как вдове павшего за Родину офицера сходить в райком, к самому секретарю.

…Я робела, дел невпроворот в райкоме, поважнее, чем моя нужда. Ведь вокруг воинские части, фронт приближается, через Дубовку едет и идет много эвакуированных, машин с грузом, стада гонят, чтоб фашистам не достались. Многие из беженцев такие же, как и я, еле вырвались с детьми. Может, сегодня их было уже у секретаря несколько десятков человек, и приходили они к нему не повидаться и не посмотреть на него, а просить о чем-то… Так я думала, сомневалась, но шла. Секретарь райкома хоть и впрямь занятый и усталый был, под глазами черно, меня выслушал, посмотрел документы. Написал записочку и два раза повторил: «Если откажут, не стесняйтесь, зайдите ко мне». Так вот и спасли мы Витю. Сколько лет прошло, а в памяти так и слышится: «Если откажут, не стесняйтесь, зайдите ко мне». И сколько раз потом приходили мне на помощь такие вот люди! И на Алтае, куда я эвакуировалась из Сталинградской области, и после здесь, на заводе. Как будто кто-то свыше нёс меня с детьми через все невзгоды…

– Не знаю, как свыше, а наши люди точно несли, власть как могла заботилась. – заметил агитатор Шуркин. – У народа нашего руки сильные, плечи широкие, надежные, много они вынесли…

– Что уж тут говорить, верно… – подтвердила одна из соседок, седая старушка, обычно молчавшая на беседах. – У меня их пятеро осталось после мужа. По миру с сумой разошлись бы в старое время. А теперь то пенсия, то пособия, то бесплатное обучение, одного в пионерский лагерь, другого премировали…

Часа через полтора, вдоволь вспомнив тяжелые годы и добрых людей, соседи стали расходиться. Они пожимали Шуркину руку, замечая, что лучшего агитатора они не встречали.

– Да что я? Вы сами всё что надо сказали… – смущенно отвечал Шуркин.

1949

Пусть изучают английский

Сталевар Архип Иванович Плетнев был доволен своими подручными. Иван Мещерин и Сергей Горобцов работали на заводе лет по десять, а голубоглазый Виктор Катков лишь два года назад, окончив среднюю школу, впервые увидел мартеновскую печь. Но в работе и ловкостью, и смекалкой он уже удивлял стариков.

Окончилась летучка, разобрались, какую и как будут варить сталь. И пошла речь о постороннем.

– А здорово вчера твоя Светлана выступала в клубе! – похвалил Мещерин дочку сталевара.

Плетневу было лестно это слышать, и он, слегка смутившись, ответил:

– Обгоняет! Я, знаете, приравнял каждую ее пятерку к пяти тоннам сверхпланового металла. Вчера посмотрел ее дневник, подсчитал – отстаю. Обещал сегодня наверстать.