Твердая рука

— Расскажите мне о Мейсоне. Куда он ездил, с кем разговаривал. Все, что вам известно.

— Толком ничего не известно. Он уехал, как обычно, а потом его нашли на дороге. Полиция не смогла выяснить, где он был, и все члены синдикатов клялись, что никогда его не видели. Дело, конечно, не закрыто, но прошло уже полгода, никто им особо не занимается.

Мы поговорили еще немного, и я провел в кабинете Лукаса за бумагами еще час. Без четверти шесть я вышел из Жокей-клуба и отправился домой.

До дома я не добрался.

Глава седьмая

Я доехал до дома на такси и расплатился у подъезда. Если быть точным, не совсем у подъезда, потому что там, прямо на запрещающей парковку двойной желтой линии, стояла темная машина. Я лишь мельком взглянул на нее, и это оказалось ошибкой, потому что как только я поравнялся с ней и свернул к входу, дверцы машины открылись, и в ту же секунду мое положение стало крайне незавидным.

Двое громил в темном схватили меня. Один ударил по голове чем-то тяжелым, а другой быстро накинул толстую веревочную петлю и туго затянул, прижав руки к телу. Затем они затолкали меня на заднее сиденье машины. От удара перед глазами у меня и так все плыло, но их все же завязали темной тряпкой.

— Ключи, быстро! — услышал я. — Нас никто не видел!

Я почувствовал, как они шарят у меня в карманах. Что-то звякнуло, и я понял, что они нашли, что искали. Я немного пришел в себя и рефлекторно задергался. Это тоже было ошибкой. К тряпке на глазах добавилась другая, скомканная и вонючая, которую прижали к лицу.

Пары эфира отключили сознание, и последней мыслью было, что если мне уготована судьба Мейсона, то времени они не теряли.

Когда сознание вернулось, я понял, что лежу на соломе. На соломе, словно в конюшне. Я шевельнулся и послышался шелест. Как всегда, первым вернулся слух.

За свою жизнь, при падениях во время скачек, я несколько раз ударялся головой и терял сознание. Наверное, я упал с лошади. Только не помню, где и когда.

Надо же.

Память внезапно вернулась. Я не упал на скачке. Я был однорук. Меня похитили на лондонской улице среди бела дня. Я лежал на соломе с завязанными глазами, обмотанный веревкой, туго прижимающей руки к телу. Узел давил мне на спину. Я не знал, почему оказался в таком положении, но оно не сулило ничего хорошего.

Черт, черт, черт! Ноги были привязаны к чему-то неподвижному. Вокруг была абсолютная темнота. Даже из-под краев повязки ничего не было видно. Я сел и попытался ослабить веревку, но все усилия оказались напрасны.

Казалось, прошла уже целая вечность, прежде чем снаружи раздался хруст гравия под ногами. Скрипнула дверь, и в щель под повязкой просочился свет.

— Не пытайтесь освободиться, мистер Холли, — раздался голос. — Одной рукой вы эти узлы не развяжете.

Продолжать не имело смысла, и я оставил свои попытки.

— Это уже перебор, — удовлетворенно продолжал он. — И веревка, и эфир, и дубинка, и даже глаза завязали. Я, конечно, предупредил их, чтобы были поосторожнее и не подставились под удар. Один знакомый негодяй крепко ругался, когда вспоминал, как ты его вдруг приложил своей жестянкой.

Я знал, чей это голос. Едва уловимый манчестерский акцент, который годы крутого подъема по социальной лестнице так и не смогли истребить окончательно. Уверенность в своем могуществе.

Тревор Динсгейт.

В последний раз замечен на галопах в Ньюмаркете. Он высматривал Три-Нитро среди прочих и опознал его по ездоку, который был неизвестен большинству остальных зрителей. Каспар пригласил Динсгейта к завтраку. Тревор Динсгейт был неизвестной величиной, темной лошадкой, к нему стоило присмотреться. Я собирался заняться им вплотную, но только собирался.

— Снимите повязку, — приказал он. — Я хочу, чтобы он меня видел.

Чьи-то пальцы принялись неуклюже развязывать тугой узел. Повязка упала с глаз, и свет временно ослепил меня. Первое, что я увидел, была направленная на меня двустволка.

— Еще и ружье, — кисло произнес я. Мы находились не в конюшне, а в сарае. Слева от меня высились бесчисленные тюки соломы, а справа в нескольких метрах стоял трактор. Ноги у меня были привязаны к прицепному брусу фермерского катка. Деревянные балки держали высокую крышу, и сверху свисала одинокая лампочка, свет от которой падал на Тревора Динсгейта.

— Думаешь, ты самый умный? — сказал он. — Знаешь, что про тебя рассказывают? Коли на твой след напал Холли, то пиши пропало. Пока ты уверен, что он и знать о тебе не знает, он подкрадется, откуда не ждешь, и бац! Оглянуться не успеешь, как окажешься за решеткой.

Я ничего не ответил. Что тут можно было ответить? Да еще в связанном виде и с направленным на тебя ружьем.

— Так вот, я не собираюсь сидеть и ждать пока ты меня поймаешь, — продолжил он. — Я знаю, как близко ты подобрался. Расставил свои силки да и ждешь, пока попадусь тебе в руки. В руку и крюк этот твой хитроумный!

Он обращался ко мне как бывший гопник к бывшему гопнику, на равных, без фальшивой вежливости. Он говорил открытым текстом, прямо и доходчиво.