Украинский философ Григорий Саввичъ Сковорода

кое глубокое пониманіе заповди іюбви! Какая чуткость и ува-женіе къ убжденіямъ ближнихъ! Какая терпимость! Сковорода не боялся смерти, былъ готовъ къ ней и умеръ, какъ подобало умереть истинному философу, всю свою жизнь проповдывавшему безсмертіе. Онъ часто бесдовалъ о смерти со своимъ ученикомъ и другомъ М. И. Ковалинскимъ. „Страхъ смерти, говорилъ онъ ему, нападаетъ на человка всего сильне въ старости его. Потребно благовременно заготовить себя вооруже-ніемъ противу врага сего, не умствованіями—они суть не действительны—но мирнымъ расположеніемъ воли своей къ вол Творца. Такой душевный миръ приуготовляется издали, тихо въ тайн сердца растетъ и усиливается чувствіемъ сдланнаго добра, по способвостямъ и отношеніямъ бытія нашего къ кругу, занимаемому нами. Сіе чувстіе есть внецъ жизни и дверь безсмертія; впрочемъ, преходитъ образъ міра сего и, яко соніе возстающаго, уничтожается"... Жизнь наша, продолжалъ онъ дале, это сонъ мыслящей силы нашей. „Прійдетъ часъ, сонъ кончится, мыслящая сила пробудится и вс временныя радости, удовольствія, печали и страхи временности сей исчезнуть. Въ иной кругъ бытія поступить духъ нашъ, и все временное, яко соніе востающаго, уничтожится". (1-е отд., стр. 36). И если принять во вниманіе тотъ внутренній душевный миръ, котпрый давно уже создалъ себ Сковорода, если присоединить къ нему сознаніе сдланнаго имъ добра и глубокое убжденіе въ безсмертіи человческаго духа, то для насъ ста-нетъ вполн яснымъ, почему онъ не только безбоязненно, а даже съ радостію уходилъ изъ этого временнаго жилища въ предлы вчности. Вотъ описаніе его смерти. „Въ деревн (Панъ-Ивановк) у помщика А. Ковалевскаго небольшая „кимнатка" окнами въ садъ, отдльная, уютная, была его послднимъ жилищемъ. Впрочемъ, онъ бывалъ въ ней очень рдко; обыкновенно или бесдовалъ съ хозяиномъ, также старикомъ, добрымъ, благочестивымъ, или ходилъ по саду и по полямъ. Сковорода до смерти не переставалъ любить жизнь уединенную и бродячую. Былъ прекрасный день. Къ помщику собралось много сосдей погулять и повеселиться. Послушать Сковороду

35

было также въ предмет. Его вс любили слушать. За обдомъ Сковорода былъ необыкновенно веселъ и разговорчивъ, даже тлутилъ, разсказывалъ про свое былое, про свои странствія, испытанія. Изъ-за обда встали, будучи вс обворожены его краснорчіемъ. Сковорода скрылся. Онъ пошелъ въ садъ. Долго ходилъ онъ по излучистьшъ тропинкамъ, рвалъ плоды и раздавалъ ихъ работавшимъ мальчивамъ. Такъ прошелъ день. Подъ вечеръ хозяинъ самъ пошелъ искать Сковороду и нашелъ подъ развсистой липой. Солнце уже заходило, послдніе лучи его пробивались сквозь чащу листьевъ. Сковорода, съ заступомъ въ рук, рылъ яму—узкую, длинную могилу. „Что это, другъ Григорій, чмъ это ты занята?"—сказалъ хозяинъ, подошедши къ старцу. „Пора, другъ, кончить странствіе!"—отвтилъ Сковорода: и такъ вс волосы слетли съ бдной головы отъ истязаній! Пора успокоиться!—„И, братъ, пустое! Полно шутить! Пойдемъ!" „Иду! Но я буду провить тебя прежде, мой благодетель, пусть здсь будетъ моя послдняя могила"... И пошли въ домъ. Сковорода не падолго въ немъ остался. Онъ пошелъ въ „кимнатку", перемнилъ блье, помолился Богу и, положивши подъ голову свитки своихъ сочиненій и срую „свитку", легъ, сложивши накресіъ руки. Долго его ждали къ ужину, Сковорода не явился. На другой день утромъ къ чаю тоже, къ обду тоже. Это изумило хозяина. Онъ ршился войти въ его комнату, чтобъ разбудить его, но Сковорода лежалъ уже холодный, овостенлый ^)". Ковалинскій прибавляетъ, что передъ кончиною онъ завщалъ похоронить себя на возвышенномъ мст близь рощи и написать слдующую эпитафію: „Міръ ловилъ меня, но не поймалъ".

Эта эпитафія дйствительно виражаетъ смыслъ ею жизни, и онъ имлъ полное право выразиться о себ такимъ образомъ, не по тщеславію или самомннію, а по глубокому сознанію въ истин пройденнаго имъ жизненнаго пути, которымъ онъ шелъ прямо, ни разу не свернувъ въ сторону. Кь нему какъ нельзя боле подходить стихъ Кобзаря Украины: „мы просто йшлы—

') Утревияя звзда, 1833, стр. 89—91.

36