Unknown

На семейном совете было решено выгнать преступницу, охульницу из дома. Гены развернулись во всю ширь. Нет мочи больше терпеть. Мать кивала. Все понимала.

Ленка была выдворена в ночь, в сту­жу, восвояси. Мать не видела ее больше года и даже не интересова­лась. Исчезла, испарилась, в табор ушла и ее приняли к себе сороди­чи, померла, наконец, — неважно, неважно! Главное — какой покой, какой мир воцарился в доме! Мать пела песни днями и ночами от бла­гости. Но избавиться от Ленки было ей не суждено. Взяла — неси.

Ленка появилась на пороге не одна. С ребенком, месяц от роду. Мать чуть инфаркт не хватил. Она даже не на­шлась, что сказать, и уж тем более не нашлась напомнить Ленке о том, что она выгнана из дома.

Мать суетливо запрыгала вокруг младенца, Ленка, тяжело дыша, пила воду из-под крана. Мать уложила их спать без расспросов, но наутро села на край Ленкиной кровати и велела рассказывать.

Никому не известно, что в этой истории правда, но история от Лен­ки такая:

Когда мать ее выгнала, она почему-то решила поехать автосто­пом в Чебоксары. Почему? Зачем ехать с юга зимой в северный (по нашим меркам) город? Неясно. Так или иначе, она поехала туда, там с кем-то дружила и нажила плод. На вопросы матери, кто отец, ответила, что точно не знает, их было много. Дальше было вообще. Короче, на­шлись какие-то люди, бесплодная пара, которые захотели ребенка у Ленки купить. Заключили дого­вор, поселили Ленку в своем доме на Волге, она там как сыр в масле каталась, они ей только и знай, что деликатесы подвозили. Устроили ее в хороший роддом по знакомству. Акушера ей высокой квалифика­ции. Ленка родила, будто выплю­нула, скоротечно и легко. Но когда ребенка ей принесли, Ленка вдруг отдавать его передумала. В первый и в последний раз взыграл в ней ни с того ни с сего материнский ин­стинкт. Милые, милейшие бесплод­ные супруги из Чебоксар (а они ей даже заплатили какой-то аванс, и он уже был потрачен Ленкою на бухло) от притязаний отказались. От возмещения убытков в том чис­ле. Материнский инстинкт был для них хоть и недоступным, но свя­тым чувством. Они уважали право каждой роженицы на то, чтобы по­зволить этому инстинкту взыграть, несмотря на договоры, скрепленные печатями. Короче, Ленке, как всегда, все сошло с рук, она выписалась из роддома с младенцем Олегом Арту­ровичем (хотя в отчестве она была крайне не уверена) и приехала до­мой, где прописана, встречай, мама. Через месяцок Ленке надоело ма­теринство. В ее теле бродили ин­стинкты и посильнее этого, и они, конечно, победили. Тем более ре­бенок сильно заболел, наверное, по пути из Чебоксар подхватил инфек­цию. Возни с ним было много, а со­средоточиваться на возне Ленка не привыкла. Бросила кашляющего на разрыв ребенка на мать и была та­кова. Мать яростно взялась за лече­ние Олега, выходила его и решила подать на лишение Ленки материн­ских прав, чтобы Олега тоже усыно­вить. Ну беда была прям у матери с этим. Хлебом не корми, дай усыно­вить кого-то.

Вся семья, понятно, перебаламу- тилась и забегала. Кто-то сказал, что Катю надо насильно положить в дурдом, тогда ей не позволят усы­новить Олега. Эта идея всем силь­но понравилась, стали хлопотать, но мать моя внезапно прекратила какие-либо действия. Не то чтобы кто-то из родственников убедил ее, а по причине лени — долгая су­дебная волокита была матери не по плечам, да и не по карману.

В общем, все осталось по-прежнему. Я Олега помню плохо. Помню, что он, в основном, лежал голодный и грязный. Если он пытался вста­вать и куда-то идти, его пиздили му­хобойкой. Зачем? Чтобы не мешал взрослым. Часто еще помню Олега, сидящего на столе в кухне. Он сидел так по-лягушачьи, растопырив гряз­ненькие ножки, и половником ел постный борщ прямо из кастрюли. Мать, когда заставала его за этим за­нятием, всегда ругалась страшными словами. Борщ она варила в расче­те на то, что целых три-четыре дня сможет кормить себя и своих детей. Ленку из списка детей к тому време­ни она вычеркнула, Олега тоже. Он жрал борщ незаконно, хоть и не мог этого понимать и знать в силу воз­раста. Частенько из этой же кастрю­ли этим же половником подъедала Ленка — стоя на одной худющей ноге, как цапля.

Матери это осточертело. Холодильник из кухни перекочевал в зал, комнату родителей когда-то, а теперь в нашу с матерью комна­ту. На дверь зала был установлен замок. Таким образом мать как бы намекала Ленке, что больше за ее счет никто не прокатится. Но Ленке было по хуй. Она могла жрать и вне дома. Она могла каждый день ноче­вать у разных подруг, ебарей, слу­чайных добряков, и ее там кормили ужинами и завтраками. А вот Олег этого делать не мог. Поэтому мать все равно отрывала у своей семьи ценную порцию борща, чтобы хотя бы поддерживать жизнь Олега.