Утренняя звезда

— Я не знаю, в какой книге это сказано, а ты лучше скажи, какая книга, какой закон разрешает хозяину не платить батраку?!

Калагерий намного старше Шогал-эфенди. поэтому он считал себя вправе так свободно говорить с ним.

— Видите, люди, вот такие безбожники и взбаламутили весь мир. Все тюрьмы России заполнены ими. Не беспокойся. Калагерий, хоть ты и старик, а и тебе там место найдется! — сквозь зубы проговорил эфенди.

— Ты говоришь, эфенди, что с годами человек глупеет, а я думаю, что он становится опытнее, мудрее. Я только сейчас начинаю ума набираться. Ты говоришь вот, мол, жизнь эта — временная, а люди в ней — гости… Так почему же ты, гость в этой жизни, воздвиг себе каменный двухэтажный дом, внутри украсил коврами и кошмами, спишь не на войлочной подстилке, как я, а на перине, у тебя — не одна корова, а целые стада коров. У тебя — не пять саженей земли, как у меня, а ты прихватил почти всю землю Карачая! — волнуясь, все громче говорил Калагерий.

— Да ты, оказывается, настоящий гяур, бунтовщик, будоражишь народ… Не приведи аллах, чтобы моя могила была близко к твоей! — закричал эфенди.

— Нe беспокойся, эфенди, наши могилы не будут рядом. Твоя могила будет в склепе, а мою будут топтать ослы и лошади, — ответил Калагерий.

— Я вижу теперь, что дух рыжего русского Сергея проник и сюда. И как только земля под вами не провалится! Каждый день какие-то происшествия! Правду говорят, что когда приближается конец света, люди становятся бессовестными, — все больше ожесточаясь, говорил эфенди, но услышал зов на молитву и поспешил в мечеть.

Собравшиеся с одобрением слушали Калагерия. Только трусливые Джугу и Дугу старались держаться поодаль. «Не дай аллах, нас еще причислят к бунтовщикам! Ведь за каждое слово, сказанное против баев, люди бесследно исчезают! И Калагерия, не посмотрят на то, что он старик, угонят куда-нибудь!» — перешептывались они.

После молитвы Джамай догнал на дороге эфенди и хотел попросить у него совета. Но Шогай-эфенди, взбешенный разговором с Калагерием, еще не пришел в себя и ругал старика последними словами.

— Так и будет всегда: кто виновен перед аллахом, он непременно пошлет тому горе… Вот и у тебя, Джамай, если бы не послал своего сына в русскую школу, не было бы такой беды, — проговорил эфенди, еще сильнее растравляя сердечную рану Джамая.

— Что сделал этот ребенок аллаху и людям?! Почему столько горя обрушилось на одного?! Нигде нам доли нет и никто нас слушать не хочет, — резко ответил Джамай и, не сказав эфенди главного, пошел домой другой дорогой.

«Что теперь поделаешь, — подумал Джамай, — к кому пойдешь? Ведь от горя моего меня никто не избавит, сына не вернет!.. Но что я скажу дома?!»

На льду, у реки, разрумянившиеся от беготни мальчишки с шумом и гамом играли в юлу.

— Вот бы сюда Сослана! У него юла особенная! — прокричал один из мальчишек, подняв большой палец.

Никто из ребят не заметил стоявшего поодаль отца Сослана. Глаза его наполнились слезами, смахивая их, он быстро зашагал по дороге.

— …Ну, что сказал Шогай-эфенди? — едва он переступил порог дома, спросила Сыйлыхан.

Стараясь оттянуть ответ, Джамай стал медленно стаскивать с себя шубу. И только уже потом, когда лег в постель, сказал:

— Надо зарезать двух овец, достать муки, испечь что положено и поскорее раздать…

— Барашки-то у нас есть, а что будем делать с мукой, — у нас ведь ни горсточки… — в горестном раздумье проговорила Сыйлыхан.

— Может быть, родственники, друзья помогут? — озабоченно сказал Джамай.

— Хорошо бы раздать все в пятницу, это священный день. А то душа нашего несчастного ребенка, может быть, каждую пятницу приходит к нам и стоит за дверью, ждет своей доли, — сказала Сыйлыхан и снова заплакала. — Пойду скажу людям. — И она ушла из дома.

В пятницу народ собрался у дома Джамая. Было роздано все, что полагалось по обряду в память умершего.

— Пусть аллах ему простит грехи, пусть жизнь остальных членов семьи продлится дольше, — говорили люди, принимая приношения.

ГЛАВА 7

1

Пришла весна, и люди взялись за подготовку плугов — начинались полевые работы.

У детей тоже весенние заботы: метают камни, пускают стрелы, пробуют бороться. Только не все дети могут играть. Некоторым приходится с утра до вечера стоять на коленях перед Шогай-эфенди и повторять за ним арабские молитвы. Таких ребят у него двенадцать. Все они на коленях, и глаза их устремлены в молитвенники. Среди них — Джашарбек, сын тетушки Джакджак. Он встал на колени, когда лучи солнца едва показались, а сейчас солнце уже на закате, и под колени ему насыпали соли. Джашарбек устал, соль разъедает кожу, и до того болят ноги, что голова кружится и в глазах все темнеет. Строки молитвенника наползают одна на другую, и все сливается. А Шогай-эфенди глаз не спускает с несчастного.

Уж сколько времени Джашарбек не может выучить самую первую молитву. А ведь отец отдал за его ученье свою единственную телку.

«Ну зачем отец отдал телку? Чтоб я терпел такие мучения?!» — думает Джашарбек.

А Шогай-эфенди восседает на мягких подушках и охрипшим от вина голосом протяжно читает:

— Уа-хи-ду-у-ун!