В Англии

— Но я могу очень хорошо работать, — выдавил из себя Джозеф, преодолев конфуз и робость.

Мистер Лансинг улыбнулся.

— Хорошо работать? — Он подумал. — Ну вот что приходите ко мне на фабрику в понедельник. Ровно к восьми часам. И больше не ходите за мной по пятам, черт побери.

Джозеф все это проглотил молча.

В понедельник он начал работать младшим шлицовщиком, войдя таким образом в число промышленных рабочих Англии.

Оборудование на фабрике было в те дни очень старое, и рабочему приходилось быть еще и слесарем, помимо специальности, за которую платили; условия труда были ужасные, воздух пропитан ядовитыми испарениями химикалиев; узкие длинные цехи, никогда не убираемые, грязные, захламленные коридоры, холодина зимой, невыносимый жар летом. Оглушительный шум, обрушиваясь на пришедшего, убивал нежные слуховые нервы и всю смену молотил по голове так, что удивление брало, как это у рабочих в конце смены не капает из ноздрей взболтанный мозг. Все знали только одно — удержаться любой ценой, любыми унижениями, потому что сотни людей готовы встать на освободившееся место, потому что ты — счастливчик, у тебя есть работа.

Джозеф поступил на восемь восьмичасовых смен в неделю: шесть дней по восемь часов и один день две смены, шестнадцать. Приход и уход отмечался специальным автоматом, прокалывающим на карточке с точностью до минуты время пребывания на этой каторге.

Всем рабочим в его цехе платили одинаково: четыре шиллинга в час и подросткам и взрослым; мастер получал пять шиллингов в час; никакой надбавки за умение, высокую производительность или выслугу лет не было и в помине. Рабочие говорили об этой несправедливости много, но действий никаких не предпринимали. Не было профсоюза, объединявшего рабочих разных специальностей этой фабрики, а те немногие члены профсоюза, которые были, очень хорошо знали, что обращаться к секретарю местного отделения бесполезно: что он мог сделать на фабрике с таким обилием профессий? На всей фабрике не было ни одного цехового старосты. А тех, кто подстрекал взбунтоваться, немедленно увольняли.

Первый год Джозефу нравилось работать, нравилось вникать в механизмы, просто быть на работе. У него обнаружилась изобретательская жилка. Он работал на большой режущей машине и придумал два усовершенствования. Во-первых, он добавил еще один валик, работающий синхронно с подающим механизмом, так что бумага стала двигаться равномерно, листы получались одной длины и резать стало гораздо быстрее и проще. Но для хозяев это новшество прошло незамеченным. Во-вторых, упростил всю систему намотки бумаги на мотовило, что значительно облегчило подачу кип с резального аппарата. За это получил премию пять фунтов.

Оп начал ухаживать за Бетти, не спеша, без уверенности в успехе, но, видя, что он часто необходим ей, прощал ее строптивость.

К концу года Бетти пошла работу на швейной фабрике в Терстоне, для начала ей положили девять шиллингов в неделю, но в пятилетнем отдалении маячили целых двадцать три. Бетти отдавала восемь шиллингов шесть пенсов миссис Николсон, а на карманные расходы подрабатывала в булочной два вечера в неделю.

Теперь они стали видеться чаще.

7

Встречались по воскресеньям у фонтана в восемь утра. Этот фонтан был подарком городу от одного терстонского жителя, который подарил городу еще плавательный бассейн, помог построить школу, отремонтировал здание англиканской церкви, заседал во многих советах и комитетах, многим благотворительствовал, жил в огромном фантастическом особняке, построенном на холме к югу от города, содержал при особняке олений парк, ежедневно открытый для публики, и вскоре после первой мировой войны умер банкротом.

Низ фонтана походил на гробницу, огороженную черной чугунной оградой с остриями, с западной и восточной сторон в ограде были проемы, в каждом виднелось сморщенное лицо бородатого старика, из черного бронзового рта которого капала вода, если нажать большую кнопку на его лбу. Над этим основанием высилось нечто среднее между тучным шпилем и худощавой пирамидой высотой около двадцати футов, и все это сооружение венчалось толстым коротким крестом. Фонтан был расположен в самом центре города, там, где сходились три главные улицы: лучшего места для встреч нельзя было и придумать, особенно если компания собиралась на велосипедах. Можно было объехать фонтан несколько раз, постоять на месте, держась за ограду, еще раз проверить, все ли в порядке, и даже сделать кой-какой мелкий ремонт, расположившись на треугольной площадке с той стороны фонтана, где тень; отсюда хорошо просматривались все три улицы: подъезжающие на велосипедах приятели видны издалека, им можно помахать и что-нибудь крикнуть — на пустынных в этот час улицах голос раздается как побудка.