В Англии

Гарри оделся боксером. Он хотел быть Джо Луисом. Но Бетти сказала, что белого изображать легче. Джозеф предложил Брюса Вудкока, Гарри не послушался, начал мазать ноги сажей. Но наползающая на ноги чернота так его устрашила, что он вмиг передумал и решил стать Вудкоком. Трусы, боксерские ботинки, халат Дугласа, перчатки, которые Джозеф прислал из Бельгии, и в довершение всего под глазом синяк. Костюм не отличался оригинальностью. Но Гарри был в полном восторге и не сомневался, что получит приз. Но на карнавале он встретил еще пятерых боксеров и добродушно согласился, что, пожалуй, приза за оригинальность ему не видать. Гарри немного озяб, халат у него нараспашку, пусть все видят, какие у него замечательные трусики. Жаль только, что из-за девчонок приходится часто стоять, и оркестр где-то далеко впереди, того и гляди с такта собьешься. Но в общем Гарри был на верху блаженства.

В «Льве и ягненке» Джозеф не спускал глаз с Джорджа. Хотя и привык к этому, но все равно злился. Вытаскивая из мишени стрелы, и то не забывал взглянуть на приятеля. Джордж сидел в дальнем углу в сильном подпитии и с кем-то ожесточенно спорил. Избавиться от Джорджа не было никакой возможности. Джордж буквально впился в него. Иногда Джозеф терял терпение, с его языка срывалась грубость, Джордж понуро отходил, но его тут же как магнитом притягивали раскаяние и жалость, которые Джозеф, устыдившись, начинал испытывать. С тех пор как Джордж женился на Элен, Джозеф считал себя ответственным за его судьбу. Элен помыкала Джорджем, вовсю пила и, по всей вероятности, изменяла, как ни старалась Бетти обелить туманными причинами ее поведение; Элен не заботилась о сыне Лестере, дочка вечно ее раздражала. Джордж притворялся, что ничего не видит, — единственно возможный способ защиты. Все потому, что он очень любил Элен. Это одно примиряло с ним Джозефа.

Услыхав приближающиеся звуки оркестра, Джозеф, подобно Дугласу, почувствовал, как ритм подхватил его. Допив кружку пива, он поспешил на улицу, Джордж тоже потянулся следом.

Первым прошел Кэтлин, сопровождаемый веселым улюлюканьем, на которое он отвечал еще более энергичным треньканьем гитары. Оркестр остановился, оркестранты повалились друг на дружку, как постройка из карт. Распорядитель кинулся вперед и придержал Кэтлина, дернул его за рукав.

Девочки взмахнули в воздухе платочками, колокольцы нежно зазвенели, дирижер кивнул Бетти, та повернулась и едва заметным жестом велела девочкам приготовиться. Джозеф был совсем рядом, но не лез ей на глаза, зная, что это смутит Бетти, выбьет из колеи, несмотря на то, что она так спокойно и уверенно держится. Музыка заиграла, девочки шагнули вперед, поклонились, чуть не коснувшись земли платочками. Джозеф поискал глазами мальчишек.

Первым увидел Дугласа: он стоял на другой стороне улицы, стиснутый двумя рыночными кошелками, его голова, казалось, торчит из одной, как будто это живую брюкву несут с другими овощами домой. Дуглас во все глаза глядел на девочек, не замечая вокруг ничего. Волосы взъерошены, галстучек съехал набок, щеки пылают. Заметив отца, он с независимым видом кивнул: отец становился ненужен. У Джозефа защемило сердце, хотя он понимал, что отчуждение Дугласа естественно в таком возрасте: отец часто раздражает, особенно если вдруг появляется на глазах у публики да еще мешает такому упоительному занятию — созерцанию танцующих девочек: это уж просто невозможно вынести. Боль тут же прошла, мгновенная, как легкая судорога, но чувство одиночества усилилось, разбереженное пивом: его жена — там со всеми, сын — недосягаем. Он пробежал взглядом по рядам процессии и скоро нашел Гарри: тот стоял смирно, задрав голову к небу, точно молился; пошли, господи, самолет, чтобы хоть немного развлечься, пока идут эти танцульки. Джозеф улыбнулся, и от сердца отлегло.

Танец окончился, и шествие снова потекло, обогнуло фонтан и, свернув в Вест-стрит, спустилось вниз к парку. Джозеф все стоял и смотрел; Гарри, заметив его, махнул боксерской перчаткой, и последние капли горечи как рукой сняло.

Самое большое впечатление на него произвели ряженые, замыкающие шествие. Когда Лоуморская дорога была пройдена, к процессии прилепился хвостик: стайка мальчишек от восьми до четырнадцати лет, все бедно одетые. Этих мальчишек — их было около двадцати — возглавлял его племянник Лестер, сын Элен. Он нес палку, на которой была прибита большая картонка с намалеванной углем надписью: «Побирушки». Одни в старых фетровых шляпах, у других шеи обмотаны драными шарфами, даже на самых маленьких длинные штаны и ботинки.