В Англии

Со временем Джозеф так сблизился с завсегдатаями, что стал для них чем-то вроде доверенного лица или даже исповедника, весьма часто — «рукой дающей», иногда писарем (карточка подоходного налога нагоняла такую панику, что беднягу, казалось, сейчас хватит кондрашка) и всегда доброжелательным собеседником, готовым выслушать любое признание. Удивительным было то, что душу раскрывали люди, обычно угрюмые, скрытные, способные произнести одну-единственную фразу: «Я ничего не сказал, ничего», что всегда так и было; они упорно молчали даже на расспросы врача, считая их бестактным вторжением в интимную жизнь, и целые недели мучились от болей, о которых стеснялись сказать; соприкоснувшись с ледяным веянием жизни, они буквально впадали в спячку, не подозревая, что только в действии можно познать самого себя. И вот эти-то люди рассказывали Джозефу — содержателю кабачка — факты и случаи, скрываемые от жен, братьев и даже от друзей. При этом они не просили, поеживаясь от смущения, держать сказанное в тайне — это само собой разумелось. Один среди многих — мистер Хаттон, ушедший на покой плотник, который приходил каждый день, после обеда, брал кружку светлого слабого, десяток сигарет «Вудбайн», коробок спичек, пакет жареной картошки (за стойкой, пока он дойдет до бара, его шаги и стук палки слышны за несколько ярдов); через месяц Джозеф уже не спрашивал, что будет пить старый плотник, знал его вкусы: тот редко заказывал что-нибудь другое. Старик обычно садился в угол у огня, извлекал откуда-то из недр своего сюртука очередной номер «Дейли экспресс», перегибал вчетверо, очки в дешевой оправе съезжали на кончик носа; в лице хорошей лепки суровая непреклонность — ни дать ни взять ученый-археолог, пытающийся вдохнуть жизнь в тысячелетний пожелтевший пергамент. Спустя полчаса он прятал газету и подходил к стойке, просил листок бумаги и аккуратным каллиграфическим почерком выводил на нем черной тушью свои ставки. Всегда не выше четырех шиллингов шести пенсов (кроме дней дерби и национальных скачек), все ставки делил на шестипенсовики и в конце концов исписывал листок кличками лошадей, дублями, дубль-экспрессами, пари с подстраховкой и пари-автоматом. Если бы все его ставки попали в цель, на него полмесяца лился бы дождь шестипенсовиков.

Джозеф мог бы неделю описывать действия и настроения мистера Хаттона; он знал каждое мановение его руки, знал, в каком расположении духа он поднимает кружку; знал, что за человек мистер Хаттон, какие мысли его волнуют, что он уже сделал, что намеревается сделать; знал, чье имя стоит в его завещании. Больше того, он мог в воображении пройти с ним по городу на всем его пути домой; знал, как он отвечает на приветствия: шаркнет, остановится, правую ступню чуть вывернет наружу; заходит в лавку мясника, заботясь о своей собаке, и вот наконец он дома: сидит в кресле, обтянутом пледом, на левой брови завиток волос, точно овечий хвостик. Знал едва заметную перемену выражения в его лице, когда он слышит фразу, с которой не согласен; знал гримасу, когда он слышит фразу, с которой не согласен и которая бесит его; еще одну гримасу, когда он слышит фразу, с которой не согласен, которая бесит его и рождает в уме поток возражений, еще одну — когда он слышит фразу, с которой не согласен, которая бесит его и рождает в уме поток язвительных возражений; и последнюю, когда он слышит фразу, с которой не согласен, — все остальные чувства смолкают, и он отвечает собеседнику тоном сдержанной иронии…

Три часа пополудни: кабачок закрывается, надо подмести, вытереть столы, пыль, разжечь огонь в очагах, поднести товар; на это уходит полчаса; потом выпить чаю, немного почитать, еще раз побриться, вымыться. В пять тридцать двери кабачка снова открыты (если Джозеф не уехал с гончими).

Была в его характере черта, которая его постоянно раздражала. Особенно она мешала ему в первый год. Натура у него была слишком открытая. Кто-то однажды сказал, что он чересчур честен. Спросят у него о доходе, он ответит без утайки. Дела его шли хорошо, можно даже сказать, прекрасно. За вычетом расходов на отопление, свет, зарплату половым, уборщице они с Бетти, работая не покладая рук сто шестьдесят часов в неделю, получали чистыми пятнадцать фунтов прибыли. Платили с этой суммы налог. Таких денег никогда прежде у них не было.