В Англии

Он вспомнил, как в Терстоне подолгу стоял рядом с «Гнездом певчего дрозда» и не мог оторвать глаз от вывески со своей фамилией. И ведь когда его взяли за кражу, то он вырезал из газеты сообщение и без конца перечитывал его: там была его фамилия.

Он медлил входить. Всякий раз его столько всего ожидало в доме Джозефа, что он намеренно оттягивал этот момент, наслаждаясь уже одним ожиданием. Они всегда его встречали с такой нежностью и теплотой; он же боялся, что навязывается, поэтому порой даже поворачивался и уходил. Но это все из прошлого, такого далекого сейчас. А последние годы! Как падение в пропасть. Ему самому были странны эти воспоминания, какой-то веревочный мостик через ущелье; вот какой он был и чем стал. Знай они все, его бы даже на порог не пустили.

Мысль эта привела его в хорошее настроение. Уж слишком часто считал он себя недостойным даже войти в этот дом, уж как вытирал ноги у входа, чтобы только не наследить, как боялся попасться на глаза дяде Джозефу, вдруг не узнает, как старался вести себя получше, изнемогал от благодарности за понимание, что ему трудно приходится. Это страстное чувство, казалось, не умрет никогда. А ведь прошло. Он радовался, что никто не знает о последних годах его жизни. Просто вернулся блудный сын. О, им, конечно, известны дела его юности, но после того, как он уехал, терстонцы вряд ли имеют что-нибудь против него. Оправдан же он в этом деле с ограблением: не хватало улик. Свидетелей не так легко найти.

Он вошел, шикарный, независимый, притворяясь, что его совсем не трогает радость Бетти, согласился остаться на день, чтобы дождаться Джозефа. Осмотрелся со знанием дела. Ну что же, дела идут не так уж плохо. Сразу видно, что вложили деньги, немного, но все-таки. Громыхнул ящик кассы.

Что еще можно сказать об этом многославном дне? Англия — чемпион!

Перед матчем они с Дугласом зашли в небольшой тихий бар, выпили что-то очень вкусное, потом поели мясо по-домашнему и пирог с почками (Джозеф опять пожалел, что Бетти не соглашается держать у себя кухню. «Понимаешь, Дуглас, она никак не может смириться с прислугой, говорит, командовать людьми — это выбивает ее из колеи»); потом пили горькое пиво; Джозеф, конечно, познакомился с хозяином, завел разговор о выручке, о том, как вообще идет дело, и все с намеком, что если, дескать, дело процветает, то можно и о дальнейшем подумать. А потом стало вдруг тихо. И он понял, что они только вдвоем. А потом эти настороженные взгляды: сын? отец? А вдруг чужие, незнакомые?

А потом был стадион. Сколько же раз здесь в течение чемпионата вспыхивали и гасли надежды на ту или иную команду! У входа за пятнадцатишиллинговые билеты просят по пять фунтов. (Правда, цена вскоре снизилась, не учли, что матч можно было посмотреть по телевизору, и люди не стали рисковать. Уму непостижимо! Пятьсот миллионов телезрителей, и еще сто тысяч смотрят матч здесь, на стадионе.) Кругом буфеты, как во время сельскохозяйственных выставок, воздушные шары, фотографии игроков, программки, все ярко, красиво, и отовсюду эти возгласы, которыми публика, не переставая, подбадривала футболистов.

Рядом с ними на трибуне группа шахтеров из Барнслея. Человек тридцать. Все работают вместе, на одной шахте. Все обалдели из-за этого первенства. Как уж у них это получилось, Джозеф забыл спросить. То ли сами взяли отпуск на две недели, то ли шахту временно закрыли. Одним словом, они наняли автобус, заказали себе номера в гостиницах Ливерпуля и Лондона, организовали билеты на самые интересные матчи и отправились колесить по Англии, не думая ни о чем, кроме футбола. Джозеф видел, как Дуглас разговаривал с одним из них. Худой, жилистый, тот все время упоминал фашистскую партию и рассказывал, как выступал против Освальда Мосли, фашистского лидера, в Барнслее в 1936 году. Джозеф кое-что расслышал: «У этих чернорубашечников были в рукавицах кастеты… Мы расклеили плакаты по всему городу… Народ обманывали, они не знали, что такое фашисты». Джозеф понял, что Дугласу с этим стариком так же легко и интересно, как ему с Джоном. Стало немного обидно и в то же время непонятно: эти люди, которые неуклонно шли своей дорогой, никогда не сворачивая, не были на самом деле сильными, они только казались такими; ведь удержать что-то, сохранить или остаться таким, как ты есть, гораздо легче, чем упустить, отдать или перемениться. Ему хотелось сказать им об этом.