В русском жанре. Из жизни читателя

Но вот брак княжны Марьи и Николая — сама естествен­ность. В начале о Марье обронено, что желала «земной любви». Лучистый взгляд, тяжёлые конечности, кротость. Неловкая, крупная. Подобранный, однозначный, темпера­ментный, невысокий Ростов. Они должны быть счастливы во всём, тем более что не влюблялись страстно, но словно бы выбрали друг друга. У них почти брак по расчёту, то есть са­мый крепкий брак у порядочных людей.

***

Долохову 27 лет. Он влюблён в Соню. Ей —16. В игре с Росто­вым он идёт до 43 тысяч — почему? 27 + 16 = 43.

***

В Долохове воплощена модель поведения обречённо несчастли­вого человека. Человека, рождённого несчастным. В сущности, Долохов лишь полярный вариант Башмачкина: один предель­но самоутверждается, другой предельно самоуничижается. Че­ловеку нормы, не обречённому, не загнанному судьбою, уход в эти крайности возможен лишь в малой степени, не до края.

Долохов презирает женщин и обожествляет мать. Вполне уголовная черта.

Самое симпатичное лицо романа — Денисов, — вероятно, потому, что автор на нём не сосредоточен. На втором месте — граф Илья Андреевич, но так как его обрисовке уделено больше внимания, то и чувства непосредственного меньше. Герои второго или третьего плана — какой-нибудь Алпатыч или дядюшкина Анисья Фёдоровна и другие — интереснее, живее и тем симпатичнее главных. Чем более важное место занимает в ВМ герой, тем меньше живого чувства он вы­зывает. Прежде всего это относится к Андрею Болконскому и Наташе.

***

Впрочем, и в «Анне Карениной» Стива милее и понятнее Лёвина.

***

Как упиваются автор и персонажи своим дворянством! Тол­стому дорого всё, что есть дворянство, и этим он заражает читателя. Герои же ни на минуту не забывают о своём про­исхождении. И почему они непременно в каждой фразе при­бавляют в обращениях друг к другу титул, хоть сто раз кряду? Достоевский точно подметил, что Толстой — это писатель дворянства. Ведь, скажем, в прозе Пушкина отсутствует эта дворянская спесь, словно масляная плёнка по воде покрываю­щая всё содержание ВМ.

***

В оценке Достоевского присутствует и крайне верный смысл дворянской ограниченности персонажей Толстого. Наши советские вульгаристы 20-х годов были, конечно, бяки, но куда же вовсе денешь классовость? Реалии: благородства, патриотизма и проч. Болконских, Безуховых, Ростовыхоснованы и на незыблемости порядка вещей, в котором они существуют. Отними у князя Андрея Лысые Горы, Богучарово и прочее? И все напряжённые духовные поиски Пьера возмож­ны ли без его гигантского состояния? Когда Николай Ростов, при всём благородстве, оказался без оброка, то сидел дома и курил трубку, и лишь деньги жены вернули его к жизни.

***

И хоть заявлено, что князь Андрей считал для себя постыд­ным, подобно другим, «пошло презирать» Сперанского «в качестве кутейника и поповича», именно простонарод­ность и ничто иное смущает его в Сперанском. Он умом от­даёт должное усилиям для достижения высокого положения, на которое тот, в отличие от него, князя Болконского, дол­жен был взбираться из поповичей, и вместе с тем все, кня­зя раздражающее: излишнее преклонение министра пред умом, широкие от природы и изнеженные руки, белый, как у солдата в госпитале (убийственное сравнение!), цвет кожи, неумение угощать гостей и прочее — всё из того, что Спе­ранский — не аристократ.

Честь как высшая привилегия дворянства высоко развита у Болконского, что не мешает ему тыкать Пьеру, быть весьма невеликодушным по отношению к нелюбимой жене, а затем к любимой Наташе.

Более того, Болконский способен вести себя, как чинов­ник самого мелкого пошиба. Он, испытывающий унижение в приёмной у всесильного Аракчеева, сам ведёт себя только что не хуже, будучи адъютантом Кутузова. Прежде я как-то пролетал эту сцену, и, быть может, другими это давно сде­ланное наблюдение но для меня князь Андрей открылся в ней не менее значительно, чем у дуба или на Аустерлицком поле.

«В приёмной было человек десять офицеров и генералов. В то время, как взошёл Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуту с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, навытяжке, с солдатским подобострастным выражением ба­грового лица что-то докладывал князю Андрею.

— Очень хорошо, извольте подождать, — сказал он ге­нералу по-русски, тем французским выговором, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося ещё что-то выслушать), князь Андрей с весёлой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису».

На Бориса эта сцена произвела надлежащее воспитатель­ное впечатление.

Незаметно авторского сочувствия багровому, унижен­ному, вероятно, заслуженному генералу, да и весь контекст сцены не позволяет видеть в ней акцент на не лучших качест­вах центрального героя.

***