В русском жанре. Из жизни читателя

Оказалось — дядя, ау! — и в самом деле чтение новым, что привело к заметкам. Но лишь подумал: может быть, сло­жатся заметочки-то в целое, публикуемое, — как мысли враз перестали являться, а удовольствие от чтения было отравле­но. Всё-таки что-то осталось.

Все имеют право наличное отношение к гению. В школе № 3, где я учился, в конце главного коридора стоял гипсовый кра­шеный бюст Толстого. На его коричневом лбу мелом всегда было написано одно и то же: «Война и мир». Сколько раз за день эта надпись стиралась, столько же и возобновлялась. Шли годы, сменялись ученики и завучи, ловились с полич­ным исполнители, а она оставалась, бессмертная, как сам роман.

***

Слова эти, Война и мир, возникли в раннем детстве, когда учился читать: в книжном шкафу два кремово-белых тома, в твёрдом картоне, на прекрасной, чуть желтоватой бумаге. Позже определил место изготовления. В моём детстве было немало книг, в которых типография обозначалась номером: это значило, что печатали их в побеждённой Германии. Помимо вывесок, с которых почти каждый осваивает прак­тическую грамоту, у меня были ещё корешки книг в шкафу. Кроме «Войны и мира» запомнились белой краской по синему «Первые радиостанции», — путаница в прочтении названия фединского романа произошла потому, что мечтал стать, как старший брат, радиолюбителем, всё листал его журналы «Радио» с красивыми схемами, фотографиями ламп, транс­форматоров и проч.

***

Все помнят, конечно, перекличку глав первого тома: бал у Ростовых — смерть Безухова-отца. Возню вокруг завеща­ния, мозаиковый портфель, улыбку умирающего, и воду, разлитую на ковре, и докторов. Но лишь сейчас я впервые обратил внимание на присутствие гробовщиков, на то, как это сделано.В общем абзаце о том, что граф Безухов безнадёжен, есть и такая фраза: «Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжающих экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа».

В следующей главе картина дана глазами Пьера, не по­нимающего её: «В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъ­езда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон ещё несколько таких же людей».

Создаётся полное и зловещее уподобление гробовщиков воронью, чуть взлетающему и тотчас садящемуся невдалеке от будущей поживы. Если бы Толстой не разнёс сказанное на две части: сообщение и спустя несколько страниц картина, — подобного эффекта бы не достиг. А иной писатель просто мог прямо сравнить гробовщиков с вороньём.

Пушкинский гробовщик тоже караулил заказ. И, может быть, ко всем, уже подмеченным, пародирующим классику эпизодам «Двенадцати стульев» следует отнести и сцену с уми­рающей тёщей Воробьянинова?

***

На расстоянии десятка страниц первого тома повторяют друг друга характеристики состояния Наполеона и Николая Ростова.

Наполеон: «Перед утром он задремал на несколько часов и, здоровый, весёлый, свежий, в том счастливом расположе­нии духа, в котором всё кажется возможным и всё удаётся, сел на лошадь и выехал в поле» (ч. III, гл. XIV).

«Сменившись из цепи, Ростов успел соснуть несколько часов перед утром и чувствовал себя весёлым, смелым, ре­шительным, с тою упругостью движений, уверенностью в своё счастие и в том расположении духа, в котором всё ка­жется легко, весело и возможно» (ч. III, гл. XVII).

Что это — небрежность или нарочитость? Скорее всего, первое.

Пьер беззуб смолоду. Беззубым смолоду был и Лев Николае­вич. Странным образом отсутствие зубов соотносится, когда узнаёшь это, с напряжённой умственной и нравственной ра­ботой.

***

«Карее лицо Багратиона», конечно, останавливает. И Даль «карий» относит лишь к цвету глаз и конской масти. Я пы­тался искать в ряду синонимов: коричневый, смуглый, жёл­тый, загорелый и прочие, но тщетно.

***

«Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка». Как бы явный перебор с суффиксами, и без того определения пред­полагают крайнюю степень, куда ж ещё уменьшать, однако попробуйте исправьте!

***

У Наташи широкая шея и большой рот. Об этом сообщает­ся в одной из первых сцен с её участием — зачем, ведь ей суждено стать главной, всеми любимой женщиной романа? Наверное, не зачем, а потому, что автор зримо видел её, живого человека. Этого нельзя сказать о Пьере или князе Андрее. Они составлены из черт, но не так живо зримы.

И, между прочим, Наташа — Одри Хэпбёрн, куда внешне ближе толстовской героине, чем Людмила Савельева. Да и не только внешне.

***

Любовь Болконского к Наташе одно из самых натяжных мест в романе. То ли дуб школьный проклятый виноват, но вся эта закруглённая история с увяданием-расцветом исполнена для меня фальши и нажима.

Вообще то, что все относительно молодые персонажи (Борис, Пьер, Денисов, Анатоль, Болконский) влюбляются в Наташу, заметно заданно. Толстой решился вывести женст­венность в чистом виде, со всем лучшим и худшим, что при­суще женщине, и, кажется, переборщил.

Как ни пылок, к примеру, Денисов, но в серьёзность его сватовства не верится.