В русском жанре. Из жизни читателя

Ильф и Петров. 12 стульев. Золотой телёнок.

***

«...я тороплюсь, и скажу как Александр Дюма, что в жизни существуют два неумолимых часа — час почты и час смерти; первый меня ожидает, весь ваш до второго». 22-летний Лев Толстой любимой тётушке Т. А. Ергольской из Москвы в Ясную Поляну (пер. с фр. — С. Б.).

***

Читая тот же том писем молодого Толстого (т. 59 из ПСС, как же хороши первые тома в смысле подготовки их, при­мечаний, минимуме купюр в текстах, особенно разитель­ны отличия в серии Дневников, тех, что успели выпустить до войны: 46, 47, 54, 55, 56, 58 — и остальных, вышедших в начале 50-х; ведь и первые тома, казалось бы годы выпу­ска ох какие 1932-й, 1934-й, даже 1937-й, но какой уровень, затем забытый, убитый, похороненный, казалось, навсегда, но, поди ж, дожили до времени, когда возрождается русская филология), из этого чудесного тома узнал, что любовница Сухово-Кобылина Нарышкина, урождённая Кнорринг, подо­зреваемая в знаменитейшем убийстве содержанки Сухово-Кобылина Луизы Диманш из ревности (эту новость Толстой сообщает из Москвы тётеньке), уехала за границу и вышла замуж за Дюма-сына. Бог мой... Вообразить только тесный мир, в котором одновременно обитали Толстой, Дюма, Сухово-Кобылин, спали с одними и теми же дамами... Годы рождения: Дюма-отец 1802, Сухово-Кобылин 1817, Дюма-сын 1824, Толстой 1828, и какие разные результаты: «Граф Монте-Кристо», «Смерть Тарелкина», «Дама с камелиями» и «Смерть Ивана Ильича»!

***

Пожилые люди любят вспоминать не только собственную жизнь, но и то, что случилось на их веку. Классический в этом смысле зачин мемуаров Эренбурга: он перечисляет великих людей, великие изобретения, что появились при его жизни. Правда, Илье Григорьевичу было сподручно: едва ли не всех великих современников он знал лично, но суть дела от этого не меняется. Ретроспектива же, когда он перечисляет не лич­ные знакомства, не слишком впечатляет и у Эренбурга. В год, когда он родился, «ещё работали Пастер и Сеченов, Мопассан и Верлен...». Ну и что?

Сообщи я, что при моём приходе в этот мир его ещё не покинули Бунин, Ганди, король Георг VI, Сталин, Черчилль, Бернард Шоу, и так далее, или что был запущен первый спут­ник земли, взорвана первая водородная бомба? Человеку лю­бопытно воображать себя современником исторических лиц и деяний, но Эренбург-то сам был не только современником, но и участником, знакомцем и соучастником, а обывателю радоваться, что народился на свет, а в это время что-то кто-то свершал, нет оснований. Ведь и во всю его последующую жизнь что-то, и не он, а кто-то свершает историческое, как свершал и до и после явления в мир господина-товарища икс?

Зато вспоминая приметы быта, нередко поражаешься тому, что застал что-то, нынче прочно забытое или, напро­тив, отсутствию тогда чего-то ныне воспринимаемого как всегдашнее. Первую столовую самообслуживания я увидел в Сочи в 1957 году, на курортников производило неверо­ятное впечатление то, что самому надо взять поднос и дви­гаться с ним вдоль прилавка, самостоятельно набирая еду — было в этом что-то и нелепое, и чужое, и притягательное как запрет. Самообслуживание невольно устраивалось в со­знании где-то рядом с Американской выставкой в Соколь­никах, значки которой были величайшим сокровищем. На той выставке я не был, но попал с матерью тем же летом на выставку чешского стекла; проездом на юг мы останавлива лись на несколько дней у земляка, знаменитого скульптора К. Там я впервые увидел телевизор КВН с линзою, похожей на циклопический глаз подводного чудовища. Маленький стеклянный брелок на шёлковой тесёмочке с чешской выс­тавки, которая запомнилась необыкновенным освещением внутри стендов и густой толпой у входа, я сберегал несколько лет, ни на что не меняя несмотря на лестные предложения.

А такси «Победа» опоясанная двойным рядом шашечек? А та же «Победа» с брезентовым, опускающимся верхом? А кар­тонные крышечки в бутылках с молоком? А галоши с метками в малиновом нутре подкладки — от небрежно намалёванных чернильным карандашом до щегольских латунных иници­алов, как у моего старшего брата, который потратил много вечеров на выпиливание и шлифовку плотных жёлтых литер? А меховые муфты и муфточки у женщин и девочек? Ботики?

Я помню билетёров, вручную отрывающих билеты в ме­тро, китайцев на базаре, торгующих бумажными шариками, парашютные вышки в парках, первые, очень пачкающие шариковые ручки, затем исчезнувшие на много лет, волну­ющий запах радиоламп, исходящий из дырочек картонной задней крышки радиоприёмника, игру в «зоску» и первый велосипедный моторчик «Киевлянин», который крепился внизу у педалей и колдовать вокруг которого сбегалась вся имеющаяся в наличии мужская часть нашей улочки... А мне всего лишь 53 года. Между пятидесятыми и двадцатыми го­дами куда больше общего, чем между семидесятыми и пяти­десятыми или девяностыми и семидесятыми.