В русском жанре. Из жизни читателя

Пастернак очень хвалил «Первые радости» Федина, и нет ос­нований заподозрить Б. Л. неискренности, которая, как из­вестно, и вовсе ему была неприсуща. Но — имеющий уши да услышит, не кидайте в меня дохлой кошкой! — достаточно прочитать вслух несколько страниц «Живаго» и «Радостей», чтобы услышать несомненное родство интонаций.

***

Дневник Чуковского, читать который надо не раз и не два, снимая слой за слоем, бережно как при раскопках, абсо­лютно не содержит еврейскую-антиеврейскую тему вплоть до войны в смысле духовно-этическом. Талантливые евреи борются с бездарными, порядочные сражаются с непорядоч­ными об руку с русскими, никаких различий, никаких во­доразделов. Но всё меняется после войны, и уже в 60—70-е годы записи характеристик чётко подлежат квалификации: порядочный человек или черносотенец. Тут, конечно, прав­да: после войны наверх, в том числе и в литературе, пролезла преимущественно русская сволочь, а еврейская сволочь была к этому времени уничтожена или раздавлена репрессиями. Открытия никакого нет, просто ещё одно подтверждение способности дневников быть историческим источником.

***

Ох, не люблю я шашлыки и всё, что им сопутствует: долгие сборы и споры, кто и сколько должен купить мяса, и можно ли баранину заменить свининой, и как долго, в какой посуде и в чём вымачивать, и сожаления, что прежде вымачивали в сухом вине, а теперь приходится в уксусе, и крамольное чьё-то заявление, что классический шашлык и вовсе не в ви­не, а в кислом молоке, и ехидный вопрос, что значит клас­сический, чьё-то неизбежное из «12 стульев» про шашлыки по-карски, и тут же жаркий спор о том, что значит по-карски, или же по поводу точности цитаты, и кто-то уже кидается к книжной полке, чтобы ткнуть кого-то в страницу носом, и последнюю фазу, с пропусками или вплотную насаживать куски, и надо лук между или сверху, и нужны ли помидоры, и какие угли правильнее, осина, нет берёза, нет бук и кто-то непременно подценет: может, лучше карельская берёза, и долгое как бы священное бдение вокруг мангала, и сгорит-несгорит, готово — не готово, брызгать — не брызгать, поддувать — не поддувать, а в результате непременно сгорит и одновременно будет сырым, и первоначальную всеобщую плотоядность, и завидущие взоры на тех, кому достался луч­ший шампур, и поедать быстрее этот, чтобы другой раз ух­ватить получше, и скорое насыщение и сиротливый убогий вид несъеденных кусков рядом с пустыми бутылками, раз­давленным помидором, и этот запах жирной сажи на ладо­нях ещё несколько дней, словно след греха.

Это — эстетика шестидесятничества, Сюда ещё Окуджава, костёр, Визбор, споры, легко перетекающие в секс, неза­метно оказывающийся посылом к построению семьи. И это было, и на этом жили, состарились и поумирали эти всё-таки прекрасные люди, дети великой войны.

***

«Грузия, дело известное, от России откололась. Надоело грузинцам сидеть за широкой русской спиной, хотят пожить по своей воле... Деньги теперь у них свои, законы свои, прави­тели свои, ну — разлюли малина!» (Артём Весёлый. Россия, кровью умытая. Год 1917-й).

***

Genre — по-французски дух. Стало быть, у меня заметки не только «в русском жанре», но и в русском духе.

2001

В РУССКОМ ЖАНРЕ - 21

***

Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет буревестник, чёрной молнии подобный.

От лесов, равнин пустынных,

От озёр Страны Полночной,

Из страны Оджибуэев,

Из страны Дакотов диких... —

как это прежде я не заметил? До «Песни о Буревестнике» (1901) перевод «Песни о Гайавате» (1896) выходил многими изданиями. Вряд ли Алексей Максимович сам нашёл столь диковинный размер.

***

— Карпушка, а ты знаешь, что такое пейзаж? <... >

— Ну, матерком что-нибудь...»

Бунин И. А. Дневник 1911 года

— Ну, Кулик, скажи — перпендикуляр.

— Совестно, Семён Семёнович.

А Толстой. Незаконченный роман «Егор Абозов». 1915

Во мне подобные ощущения вызывают слова дискурс, дефолт и множество других благоприобретений нашего не­счастного словаря.

***

В вестибюле московской гостиницы «Космос» среди обяза­тельных для любой международной гостиницы куч и толп западных пенсионерских пар в панамках, клюшках и фотоап­паратах, становится заметно преобладание китайцев среднего возраста. Они несколько принуждённо носят европейское пла­тье, много курят и странным образом напоминают советских служащих 50-х годов, неловкостью костюмов и вялостью телос­ложения при бодром поведении, что странно: китайцы в массе народ жилистый, но я этой неловкости, обезжизненности тел, кажется, нашёл объяснение: так же как и наши выходцы из де­ревни и цеха, эти китайцы (конечно же управленцы) приня­лись стремительно отдаляться от физических нагрузок и пре­даваться объеданию и опиванию да ещё обкуриванию, — и их плебейские тела без генетически привычных нагрузок быстро увяли и зажирели. Таковы, между прочим, были и почти все без исключения советские вожди. Средняя же масса служащих стала разъедаться уже в 60-е годы.

***