Ахнула, потом заголосила,Тяжело осела на кровать.Все его, убитого, просилаПожалеть детей, не умирать.Люди виновато подходили.Будто им в укор ее беда.Лишь одни из нас во всей квартиреУтром встал веселый, как всегда.Улыбнулся сын ее в кровати,Просто так, не зная отчего.И была до ужаса некстатиРадость несмышленая его.То ли в окнах сладко пахла мята,То ли кот понравился ему.Только он доверчиво и святоУлыбался горю своему…Летнее ромашковое утро.В доме плачет мать до немоты.Он смеялся — значит, это мудро,Это как на трауре цветы!..И на фронте, средь ночей кромешных,С той поры он был всегда со мной —Краснощекий, крохотный, безгрешный.Бог всесильной радости земной.Приходил он в тюрьмы без боязниНа забавных ноженьках своих.Осенял улыбкой перед казньюЛица краснодонцев молодых.Он во всем: в частушке, в поговорке,В лихости народа моего.Насреддин и наш Василий Теркин —Ангелы-хранители его!..
"Как доверчивы эти
солдатские лица!.."
М. Дудину
Как доверчивыЭти солдатские лица!Выступают поэтыВ госпитальных палатах.А в проходах бойцы —С деревянными крыльями птицы —На своих костыляхНеподвижно теснятсяВ халатах.Мы читаем о фронте,О друге убитом,А на лицах улыбкиЗастыли доверчиво.Зал натоплен овациями,Как антрацитом.И мы снова читаем,ЧитаемДо позднего вечера.— Есть вопросы? —На минуту молчание в зале.А потом,Как команда.Овация снова.Мы уже все стихиНа ладонях солдатОбкатали.Мы надсадно охриплиОт счастья такого.— Есть вопросы? —И вдругВ нарастающем гудеВстает старшина.Из кармана блокнот вынимает:— Товарищ поэт.Вопросов не будет.Здесь таджики —По-русски не понимают. —Ну и что ж, старшина!Я читал, бы имСнова и снова.Дорогой старшина.Понимают поэзиюЛюди по-разному.Потому что поэзияБольше, чем слово.Потому что поэзияВ сердце любого,Как инстинкт,Как глухая тоскаПо прекрасному.