Великий Моурави 1

повеление было то: просил ты у меня дочери моей за возлюбленного своего сына

за великого государя царевича князя Федора Борисовича всея Руси да царевича

за возлюбленную свою дщерь за царевну великую государыню и великую княжну

Ксенью Борисовну всея Руси. И яз, Юрьи царь, твое великий государь повеление

восприях на главу свою, хощу и люблю и тако имею в сердце своем, чтоб от

тебя государя походить послом и стоят за меня, и яз после того дщерь мою

Тинатин дам; и еще будет бог главу мою избавит, и яз племянника своего

Хостра с вами вместе к царю пошлю, и за иного дочери своей не выдам. А что

вы мне клялись ты, Михайло и Ондрей, аще совершите то, и что имею к царю

моление и хотение и прошение, и нас бытем царь пожаловал. А мы о чем

говорили и что на чем зделались, и мы то воистине зделаем и не солжем и

инако из того дела не переделаю. И буд яз, царь Юрьи, со всею землею

Карталинскою под его царскою высокою рукой неотступен. И что пишет в сей

грамоте яз, Юрьи царь Карталинский, целую крест перед царским величеством;

и подписал своею рукою и печать свою приложил.

Лета 7113-го маия в 10 день".

Ожидая в замке Шалвы Эристави Ксанского приезда царевича Кайхосро и

послов Георгия X к Борису Годунову, Татищев в последнем послании в Москву с

облегчением сообщил:

"... И принесли крест воздвизаной, обложен серебром. И царь, став, на

записи крест целовал, а послы на своей записи крест целовали и записями

разменились. Да велел царь послам у себя есть.

И того дня послов царь отпустил. А на отпуске сказал, что посылает к

государю с ними и послы вместе послов своих архиепископа Феодосья да доброго

своего азнаура Едишера: а пришлет их за нами в дорогу вскоре вместе с

царевичем.

И поехали мы послы от царя по Карталинской земле маия в 12-й день. А в

Сонскую землю к Березову кабаку пришли маия в 18 день. А провожал послов до

Сонские земли до Березова кабака Аристов князь Сонский; и кормы давал,

сколько коли зберет. А царевич Хоздрой (Кайхосро) и послы Юрия царя приехали

к послам в Сонскую землю маия в 29 день; а с царевичем дей поехало было

людей его 20 человек. Да с послы Юрьи царя с архиепископом и с Едишером

старцов и людей 15 человек..."

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Черные пятна караванов, окутанные солнечным туманом, медленно двигались

мимо хлопковых полей. Лениво текла мутно-зеленая вода по арыкам.

Из коричневой пыли доносилось неясно: "Ай балам... Ба... ла... м!"

Монотонной молитвой звенели колокольчики на изогнутых шеях верблюдов -

дромадеров, бугуров и шутюрбаад.

Дорога ширилась, засасывая шумные караваны. В полосатых тюках, длинных

ящиках, глазированных кувшинах покачивались сахарный тростник Мазандерана,

розовое масло Шираза, маслины берегов Сефид-руда, ханский рис Решта, миндаль

Гиляна, тонкошерстные ковры Хорасана, шелк Керманшаха, шафран и хна

Хорремабада, пух кашмирских коз и жемчуг Персидского залива.

- Ай балам! Ба... ла... м!

За Заендерудом в расплавленном зное зыбко маячили воздушные мечети,

мраморные дворцы, мозаичные замки, висячие сады и хрустальные караван-сараи.

Всадник качнулся, протер глаза пыльной рукой и приподнялся на стременах.

Перед ним раскинулись четыре квадрата роскошного сада Чахар-Багх,

разделенного искусственными каналами, через подземные трубы наполняемые

водой Заендеруда. Сквозь ажурные ворота просвечивали мраморные фонтаны с

взлетающими струями, искусственные скалы, сбрасывающие с отвесных крутизн

жемчужные водопады к закованному в базальт пруду, где каменный грифон,

сверкая нефритовыми глазами, выбрасывал из оскаленной пасти вспененные

струи.

Тысячи чинар разделяли сад на аллеи, прохладные террасы, лабиринты -

"увеселительные ходы", переплетенные белыми, красными, желтыми, розовыми и

черными розами.

Разбросанные беседки сверкали золоченой резьбой листьев и цветов.

Чудесный миндаль, фисташки, стройные финиковые пальмы, пряный инжир,

бархатные персики, абрикосы, жесткие гранаты, грецкие орехи, разросшиеся

каштаны, колючие заросли ягод и обилие плодовых деревьев отягощали дышащий

свежестью сад.

Полуденная истома притягивала к Чахар-Багх пёстрые толпы. У ворот под

зоркими взглядами шахских садовников исфаханцы опускали в зияющую пропасть

кованых сундуков по четыре шая за плоды, которые они могли есть до

изнеможения в пределах Чахар-Багх, но за дерзкое желание унести хотя бы одну

фисташку смельчаки тут же подвергались палочным ударам.

Всадник еще раз оглянулся на пышный Чахар-Багх. Он вспомнил

торжественный въезд в Исфахан юного шаха Аббаса, сменившего наместничество

Хорасана на трон Сефевидов. Блестящий караван под рокот труб и барабанов

приближался к городским воротам. Внезапно черный скакун шаха споткнулся. Шах

недоуменно оглядел унылый пустырь и повелел, на зависть чужеземным гостям,

разбить у въезда в Исфахан сад новой столицы.

Мгновенно из разных провинций потянулись редкие деревья, камни, мрамор,

и сочная почва щедро раскинула зеленые завесы.

Пронеслось пятнадцать бурных лет, и благоухающий Чахар-Багх восхищает

теперь взор путника.

У городской стены всадник остановился, вынул из золоченых ножен саблю.