Вертихвост и Федотка

Но под окошком выли и на темноту, выли до зари и лишь на заре, уставший, уснул Мекеша, и Матрена уснула. Уснули они оба так крепко, что когда проснулись, стада на селе уже не было, и солнце поднималось к зениту.

Вечером Мекеша вернулся с шабашки домой с ружьем.

- У Гаврюши Пантюхина взял. Стрельну раза два ночью, нагоню страху, может, отстанет.

А Матрена, оглянувшись вокруг, зашептала:

- А я, Митрич, тут без тебя бабушку Домну кликала, может, это насыл на тебя какой. Говорят, Маврина старуха насылать умеет, а ты ей, помнишь, не захотел печку за две бутылки ложить. Такие люди обиды не забывают.

- Что мелешь, - отмахнулся Мекеша. - Чтобы не было больше этого. Из-за твоих старух разговоров потом не оберешься, еще и на смех поднимут, а мне и без того хлопот хватает. Наслали, наслать только килу можно.

- Не говори, Митрич, коли не знаешь. Наслать не только килу и голоса можно, вон как с Мотей Чивилихиной-то было.

- Когда было-то?

- В старину.

- То-то и оно, а сейчас такого не бывает, не то время.

- Бывает ли, не бывает, не нам судить, а только бабушку Домну я приглашала, чтобы порчу с нашего двора сняла.

Но несмотря на бабушкины колдовские хлопоты, ночью под окошком у Мекеши опять выли. Мекеша выскакивал наружу, палил из ружья, вслушивался, вглядывался, но ничего не видел и ничего не слышал.

Выходила наружу и Матрена. Вышла и три раза вокруг избы на венике объехала. Скакала на нем, приговаривала:

- Чур меня, чур-чур!

Так бабушка Домна учила:

- Ежели, касатка, не помогут хлопоты мои, садись на веник и скачи вокруг дома. Три раза объедешь и как рукой сымет.

Может, у других и сымало, но в Мекешиной беде не помог и веник. Не успела Матрена поставить в угол его, как под окошком зашуршало, откашлялось и повесило самый обыкновенный собачий вой. И тогда опустились у Мекеши руки, прошептал он:

- Что же это, Матренушка?

- Не знаю, Митрич, сила какая-то таинственная. Может, пришельцы с иных планет балуются. Ныне их много откуда-то взялось. То в одном, то в другом месте объявятся, может, до нас добрались.

И не зажигая света и не выходя больше на улицу, молча сидели они на окованном железом сундуке, в котором привезла когда-то Матрена к Мекеше свое приданое - два сарафана и юбку. Между колен у Мекеши стояло двухствольное так никого и не напугавшее ружье.

С этой ночи Мекеша везде с ружьем ходить начал. Даже к тетке Лукерье и то с ним пришел чарочкой-другой подвеселиться. Стукнул в окошко и, когда отодвинулась занавеска и показалось лицо тетки Лукерьи, сказал:

- Я это. Открой.

И прошел в избу. И сейчас же из-за сарая тетки Лукерьи, из ночной тьмы, вышли Вертихвост и Федотка, шагнули к завалинке. У завалинки Вертихвост остановился, сказал:

- Опасно без дозора работать стало. Пальнет Мекеша из ружья и укажет дорогу с этого света на тот. Дуй за Царапом. Кот не собака. Если и увидит его Мекеша, на него не подумает: коты не воют, а что Царап дозор несет, никто и не подумает.

Не особенно хотелось Федотке к Царапу идти, помнил еще выволочку его, но коли сказал Вертихвост - надо, значит, надо. Пошел, держась ближе к плетням, чтобы не так в глаза бросаться.

ПРОВАЛ ОПЕРАЦИИ

Спать по ночам Царап привык на сеновале. Федотка знал это и потому легко отыскал его. Попросил:

- Пойдем, Царап, постой на часах, пока мы с Вертихвостом у тетки Лукерьи под окошком вьггь будем.

И рассказал Царапу, как они с Вертихвостом решили изгнать пьяницу Мекешу из Марьевки. Царапу их затея понравилась, и помочь кобелям он согласился.

Мекеша у тетки Лукерьи расположился не на один час. Он уже успел пропустить пару стакашков, захмелел, даже петь пробовал.

- Сейчас мы ему подпоем, - засмеялся Вертихвост. - Давай, Царап, вали на сарай. За дверью избяной наблюдать будешь, а мы с Федоткой выть будем.

Царап лихо вскарабкался на крышу сарая, уселся напротив избяной двери, подал голос:

- Me-у!.. Так хорошо будет?

- А погромче можешь?

- Могу... Ме-у!

- Вот так и будешь кричать, в случае чего, - сказал Вертихвост и впрыгнул на завалинку. Следом за ним и Федотка, кряхтя, забрался.

И через минуту под окошком у тетки Лукерьи завыли на два голоса. Выли жалобно, печально, выли ото всего сердца. Мекеша закашлялся, поперхнувшись соленым огурцом:

- О! И тут не ухоронился.

А тетка Лукерья сказала:

- Пусть себе воют, а ты ешь.

- Как это пусть? Услышит Матрена моя и скажет: а, вон где мой Митрич пьянствует... Надо же, ведь каждый день вот так. Ни сна, ни покоя, совсем извелся. Уж и стрелял, и ругался.

- А не просил?

- Кого?

- Значит, не просил, коли спрашиваешь. Попросить надо. Выйди сейчас, встань у окна и попроси: «Голос, голос, есть в поле колос. Иди повой ему». И вой отстанет от тебя.

- Не бреши, Лукерья. «Колос, Колос», вы с моей Матреной в один голос. Та даже на венике вокруг дома скакала. Не верю я в ваши бабьи присказки.

- Я тоже не верила, пока водяного из колодца не вытащила. Подняла я бадью-то наверх, а он - сидит... Иди, Мекеша, попроси, вдруг да поможет. Ведь это - сила, темная сила, она покорность любит. Перед ней и не такие головы склонялись...