Вижу зелёный!

Николай Васильевич одну за другой нажимал кнопки, контакторы моментально срабатывали, отвечая сухим механическим щелчком. И Толик испытал приятную его сердцу гордость: пусть это не он ремонтировал и регулировал эти контакторы, а другой слесарь, в другом депо, но, может быть, где-то за тысячи километров отсюда на таком же электровозе машинист, проверяя его контакторы вот так же, как сейчас Николай Васильевич, удовлетворенно кивнет головой. И впервые он с сожалением подумал, что, может быть, зря сменил профессию.

Они вернулись в переднюю кабину. Снова лязгнул пантограф, коснувшись контактного провода, загудели электродвигатели, мягко засвистел компрессор. Толик сел на откидной стул, машинист — за правым крылом, помощник — за левым.

В кабине тепло. По-домашнему, словно большой холодильник, ворчат двигатели. Время от времени электровоз вздрагивает, словно отряхивается от падающего на него снега.

Толик подумал, что Петр Иванович Голованов, наверное, уже пришел домой. В передней его встретила Мила, собирающаяся на занятия в школу — десятый класс всегда учится в первую смену. Устало стягивая с плеч куртку, Петр Иванович из-под бровей испытующе взглянет на нее и внешне безразлично скажет:

—      Видел сейчас твоего Коваленкова. В первый рейс парень отправился.

Она гордо вскинет голову:

—      Никакой он не мой. Откуда ты взял?

Или просто промолчит. А всего вероятнее, Петр Иванович уже и забыл, что встретился с ним.

Толик вздохнул. Он уже давно чувствовал, как ему не хватает Милы, не хватает ее любимых синих глаз, не хватает даже ее прямоты и принципиальности. Из-за чего они поссорились? Из-за Сергея... Началось там, на стадионе. А потом на комсомольском собрании. Но ведь она сказала то, что думала. Что же, разве она не может ошибиться? А сам он словно никогда не ошибался! Гораздо хуже было бы, если бы она на словах высказывала сочувствие Сергею, а в душе относилась к нему с презрением. Нет, нужно обязательно встретиться с ней и объясниться. Вот вернется из поездки и позвонит ей...

Мысли его прервал Николай Васильевич. Он недовольно завозился в своем кресле.

— Пора бы и отправление давать, — ворчливо пробурчал он. — Время вышло.

И словно отвечая ему, Юрий Коротков откликнулся:

— Нам зеленый.

— Вижу зеленый! — радостно повторил машинист и потянулся к ручке контроллера.

— Где, где зеленый? — встрепенулся Толик.

— Вон впереди на столбике, — указал Юрий.

И Толик нашел глазами сквозь поредевшую сетку снега манящую зеленую искорку. Электровоз чуть подал назад, сжимая состав, звякнули сцепы вагонов, натужно зарычали двигатели, и поезд медленно, без рывка двинулся вперед, постепенно набирая ход. Промелькнул мимо контрольный столбик светофора, Толик краем глаза еще успел заметить, как его изумрудный глазок сменился ярко-рубиновым — перегон занят.

— Стрелка наша, — сказал Юрий.

— Наша, — подтвердил Николай Васильевич.

— По стрелкам сорок.

— Сорок, — как эхо, откликнулся машинист.

Эта перекличка, совершенно непонятная постороннему человеку говорила Толику о многом. Ну, во-первых, о том, что стрелка при их выходе на главный путь стоит правильно и они не «взрежут» ее — он сам видел это, — а во-вторых, что при движении по стрелкам скорость разрешена не более сорока километров в час. Он взглянул на стрелку скоростемера — она мелко подрагивала возле цифры 40.

Мелкий перезвон колёс сменился равномерным постукиванием, поезд вырвался за пределы станции, и стрелка скоростемера поползла вправо: 50, 60, уперлась в цифру 80. И опять у Толика, как когда-то в детстве, возникло восторженное ощущение полета. Летело им навстречу и уносилось прямо под них бесконечное белое полотно с двумя блестящими линиями, проносились мимо будки путевых обходчиков с застывшими у переездов возле полосатых шлагбаумов автомашинами и тракторами, мелькали сбоку опорные и телеграфные столбы, и только когда поезд вырывался на бескрайние просторы полей, их белые равнины, похожие на огромные простыни, показались неподвижными.

Но и это не нарушало, а усиливало впечатление полета. Как самолет парит над бескрайней грядой облаков, так и их электровоз летел над белой равниной. И как привыкший слух летчиков не замечает рева моторов, точно так же и они не замечали натруженного гула двигателей.

Только какой-то резкий свист, время от времени раздававшийся в кабине электровоза, заставлял Толика морщиться. Сначала он думал, что это Николай Васильевич, нажимая на какую-то кнопку, подает сигнал, но, присмотревшись, заметил, что все как раз наоборот: как только раздавался этот свист, машинист нажимал на кнопку, и свист прекращался.

Толик сперва не решался спросить о причине этого сигнала, но потом вспомнил, как говорил ему Иван Алексеевич в начале его рабочей деятельности:

—      Если тебе, Анатолий, что непонятно, ты сразу спрашивай, не стесняйся. Не спрашивают только дураки, это им всегда все понятно. А умный человек завсегда стремится узнать больше того, что уже знает.

Поэтому Толик пересилил свою нерешительность и, нагнувшись к Юрию Короткову, спросил его:

—      Это что за свист?