Внучка

В свое время он тоже играл эту тему, и вариации оказались ему не по зубам. Он прекрасно их помнил. Биргит любила их и учила несколько месяцев, пока не добилась легкости и непринужденности исполнения. У Зигрун здесь пока еще не было этой легкости и непринужденности. Но ей важна была не легкость, а осторожность и нежность звучания; время от времени она как бы на мгновение зависала в воздухе перед очередным поворотом мелодии, придавая музыке необыкновенную мягкость; в четвертой вариации жалоба у нее была лишена боли, а в ликующей радости шестой не было триумфа. Это растрогало Каспара. Он вспомнил, как их с Биргит собака брала с ладони кусочек сыра или колбасы – осторожно, бережно, чтобы не поранить зубами кожу. Зигрун работала и над переходами. Она хотела, чтобы вариации не просто следовали одна за другой, а воспринимались как единое целое. У нее было вполне определенное представление о том, как следует играть эту вещь, и Каспара это радовало еще больше, чем ее технические успехи. Он хотел заняться своими заказами и счетами, но вместо этого сидел и слушал Зигрун, счастливый оттого, что она так преуспела в музыке, и несчастный от сознания драматизма ее положения.

Они вместе приготовили ужин и накрыли стол к приходу адвоката, пожилого господина с наголо бритой головой, усами и брюшком, который поздоровался с Каспаром, как со старым другом, а Зигрун приветствовал как «фройляйн». Теперь она так и выглядела со своими рыжими волосами и в зеленом платье-рубашке, которое Каспар выбрал, ориентируясь на ее рыжие волосы, и которое она в этот вечер предпочла купленным им, кроме того, джинсам, футболкам и пуловерам; когда он сказал «худи» и тут же исправился – «свитер с капюшоном», – она закатила глаза.

Каспар, еще договариваясь с адвокатом о встрече, рассказал ему, что говорили в утренних новостях, и тот успел навести справки. Парни из антифашистской организации вроде бы узнали одного из поджигателей – не того, который стрелял, а другого; имени его полицейский адвокату не назвал. Его допросили, но он заявил, что ничего не знает и что у него есть алиби. Это, конечно, не много, сказал адвокат, но есть еще баллистическая экспертиза и результаты видеонаблюдения с ближайших станций метрополитена и городской электрички; ведется работа со свидетелями, проверяется алиби, задействованы все тайные осведомители полиции. Потом он выслушал Зигрун.

– Если прокурор это узнает, он обвинит вас и ваших товарищей в убийстве, совершенном группой лиц. Не знаю, как отнесется к этому судья. Прокурор скажет, что, взяв с собой на акцию Акселя, вооруженного пистолетом, вы тем самым выразили согласие с тем, что он кого-нибудь застрелит. Вы возразите, что не знали о его намерении взять с собой пистолет. Но поверят ли вам? – Он сделал паузу. – Если вы сдадите стрелка – шокированные тем, что он взял с собой пистолет, что он выстрелил и убил человека, – ваше положение существенно улучшится, у вас появится шанс, что ваши действия будут квалифицированы всего лишь как попытка поджога автомобиля, и вы получите условное наказание. Если нет… Или вы боитесь? Может, вы не хотите выдавать стрелка, потому что опасаетесь за свою жизнь? Если вы все это убедительно изложите… – Он опять сделал паузу. – Я думаю, вы понимаете, как я советовал бы вам поступить. Рано или поздно полиция все это раскопает. Стрелку вы ничем не обязаны. А другим это пойдет только на пользу, если вы сразу же заявите, что стрелок действовал автономно, вразрез с вашими планами.

Зигрун смотрела то на адвоката, то на Каспара; в глазах ее была неуверенность и в то же время упрямство, решимость действовать самостоятельно, не принимая чужой помощи и чужих советов. Каспар видел это и видел, что она не знает, какое принять решение. Конечно же, самостоятельное, но решение предполагает некое конкретное содержание, которого у нее не было, а принять помощь и совет – значит отказаться от самостоятельности. Что же ей делать? Рано или поздно полиция все это раскопает, сказал адвокат. Может быть. А может, и не раскопает. Она не хотела быть предательницей! Закусив губу, Зигрун встала с таким видом, будто приняла решение, но тут же опять села.

Она и после ужина осталась сидеть с мужчинами, пила красное вино и слушала их разговоры. Они предавались воспоминаниям, как это обычно бывает между старыми друзьями. Биргит несколько раз забывала подать заявку на проведение демонстраций, которые она организовывала; ее за это привлекали к суду, и адвокат выступал ее защитником.

– Она была упрямой. Я относился к ней с большой симпатией, но работать с ней было очень непросто. С ней вообще было непросто, и не только мне.

– Это правда, дед?

– Тебе бы с ней точно было непросто. Я не считаю себя вправе тебя воспитывать, а она бы себе это право сама присвоила. С твоей матерью ей было бы сложнее, потому что она ее бросила, с тобой – совсем другое дело.