Внучка

Каспар вдруг с ужасом поймал себя на том, что ему безразличны обе жертвы, и устыдился. Эти юноши сбились с пути, запутались, но у них впереди была вся жизнь, и они еще могли образумиться и приносить пользу себе и людям. Но он ничего не мог с собой поделать – их гибель не трогала его. Он испытывал злость к этому неадекватному, помешанному на оружии, кровожадному Акселю, а с ним была связана злость к Зигрун, которая его защищала и готова была из-за него предстать перед судом и сесть за решетку. Зигрун – за решеткой! Не один и не два года! Даже если ей разрешат взять с собой электропианино… Как это нелепо, бессмысленно и отвратительно!

– Тянуть больше нельзя. Ты должна пойти в полицию или в прокуратуру, – мы спросим адвоката, к кому лучше обратиться. Может, он и сам с тобой пойдет. Неизвестно, что еще может выкинуть твой Аксель, если его не остановить.

Зигрун знала, что ей не переубедить Каспара. Она и сама понимала его правоту, и все же возразила, робко, но с упрямством в голосе:

– Аксель сделал свое дело. Теперь он успокоится.

– А если нет? Ты несешь ответственность за все, что он еще может сделать и что ты могла бы, но не хочешь предотвратить. Тебе мало того, что ты не предотвратила смерть Тимо?

Она заплакала. Слезы опять бежали по ее щекам, и она тихо всхлипывала, словно вздрагивала. На этот раз Каспар не стал обнимать ее за плечи.

– Я знаю, дед, знаю… Может… может, Тимо был бы сейчас жив. Этот предатель. Я знаю, что надо идти в полицию.

Но она не встала и не попросила Каспара позвонить адвокату.

– Сегодня я буду заниматься на рояле. А завтра сама стану предателем и пойду в полицию и все расскажу. Но не сегодня. Сегодня я буду заниматься, пока не устану. – Она прочитала на лице Каспара недовольство. – Ты можешь меня выгнать из квартиры. Тогда я не смогу заниматься. Но все равно сегодня в полицию не пойду.

Каспар достал из кармана мобильный телефон и позвонил адвокату. Зигрун слушала их разговор. Адвокат согласился пойти вместе с ней в прокуратуру и попросил ее прийти к нему завтра в половине десятого; им надо сначала все обсудить.

Зигрун кивнула.

– Ты храбрая девочка, Зигрун. Ты поступаешь правильно, хотя тебе не хочется этого делать и ты предпочла бы найти другой выход. Ты сейчас сама себя освобождаешь, чтобы обрести свою собственную жизнь. Это не в моих правилах, но я горжусь тобой.

– Интересно, что бы сейчас сказали родители?

6

Это интересовало и Каспара – что бы сказали родители Зигрун, если не сейчас, то потом, что ответила бы Зигрун, есть ли у них еще власть над ней, насколько она свободна от них? Как они отнеслись к ее берлинской жизни в среде автономных националистов? Как к неизбежной фазе, когда человеку нужно перебеситься, как когда-то перебесились они сами? Ожидали ли они, что, перебесившись и успокоившись, она вернется к национал-поселенческой жизни, возьмет на себя заботу об усадьбе, найдет себе арийского мужа и нарожает с ним кучу детей? Возможен ли такой вариант для Зигрун? Не сейчас, а когда она разочаруется в жизни? Он готов был ей помочь: денег, которые он выделил для нее, хватило бы на два года учебы в Джульярдской школе, не говоря уже о любой другой консерватории. Но если из этого ничего не выйдет?

Каспар не пошел вместе с Зигрун домой. Ей надо было побыть одной за роялем. Но и оставаться в магазине он тоже не мог. Он пошел в парк. Весна уже окрасила первой бледной зеленью деревья и кусты, на игровых площадках копошились дети, по газонам носились собаки, а на скамейках сидели пожилые люди. В мире царил привычный порядок. С каждой неделей будет все больше тепла и зелени, здесь и там расцветут цветы, по утрам и вечерам он будет ходить через этот парк, вдыхая запах земли и деревьев и ароматы цветов.

Почему бы Зигрун не учиться здесь, в Берлинской консерватории? Ее учитель музыки наверняка знает, как подготовиться к экзаменам. С ее любовью к роялю и необыкновенной работоспособностью успех на вступительном экзамене ей гарантирован. Если не в этом году, то в следующем. Она могла бы жить у него, они бы вместе завтракали или ужинали, иногда ходили бы на концерты, а в остальном она жила бы своей жизнью, он бы не стал ей мешать.

Каспар опустился на скамейку рядом с пожилой парой, молча сидевшей рука в руке. Неужели в его жизни этого больше никогда не будет – сидеть на скамейке с женщиной рука в руке, молча или беседуя? Попытавшись представить себе это, он увидел рядом с собой Биргит. Биргит, которой ему все еще так не хватало. По утрам, когда он вставал и вспоминал, что ему не надо стараться не шуметь, что он никого не разбудит, по вечерам, когда он возвращался домой и ему некому было рассказывать о том, как прошел день, за завтраком или ужином, когда он видел напротив себя не занятый стул, ночью, когда, машинально протянув руку, натыкался на пустоту. Но иногда перед сном он замечал, что целый день не вспоминал о ней. А бывало даже, что это приходило ему в голову лишь на следующее утро. Он хотел сохранить ее в своей жизни, но она все больше отдалялась.